Кому дано предугадать

- Не знаю, не пробовал, но много раз видел и думаю, что получится.

Почему-то над амбициями претендента в скрипачи все дружно смеются, но если музыкальное искусство заменить искусством перевода (я, мол, читал много переводов и думаю, что смогу быть переводчиком), то утверждение кажется более правдоподобным. Видимо, многие не считают перевод искусством. Попробую объяснить, почему я думаю иначе.

 

В стародавние времена языковых барьеров практически не было, потому что люди общались в основном со своими ближайшими соседями. По мере развития мореплавания, других средств передвижения, а позднее – средств связи, возникла необходимость разговаривать с носителями других языков, читать произведения их литературы и т.д. Так появилась потребность в переводчиках, а затем и они сами.

 

В зависимости от рода деятельности, переводчиков можно прежде всего разделить на устных и письменных. Первая группа, в свою очередь, делится на последовательных и синхронных переводчиков, а вторая – на переводчиков технической и художественной литературы. С житейской точки зрения многим кажется, что переводчиком может работать любой человек, знающий два языка, и что всякий переводчик способен выполнять все виды переводов.

 

На самом деле все оказывается намного сложнее. Прежде всего, мнение о том, что всякий, знающий два языка, способен переводить с одного из них на другой, столь же далеко от истины, как и утверждение, что всякий, умеющий писать, может быть писателем. На самом деле, для того чтобы информацию, полученную на одном языке, передать средствами другого, нужно, во-первых, эту информацию понять и, во-вторых, суметь свое понимание изложить. Довольно очевидно, что ни тот, ни другой навык не приходят автоматически вместе со знанием языка. Ведь даже на родном языке не каждый может понять доклад математика, химика, философа. Да и умение связно излагать информацию, к сожалению, дано не всем. Известно, например, что многие выдающиеся ученые были никудышными лекторами, а некоторым даже для письменного изложения своих результатов приходилось приглашать соавторов.

 

Точно таким же мифом является и представление о взаимозаменяемости устных и письменных, художественных и технических переводчиков. Нельзя также сказать, что переводы какой-то одной категории заведомо проще, чем переводы другой, и что всякий, кто справляется с одними, справится и с другими. Располагать переводчиков по рангу так же бессмысленно, как врачей разных специальностей. Вряд ли кто-то станет утверждать, что нефрологи являются более квалифицированными медиками, чем урологи. Как кардиолога поставит в тупик просьба запломбировать зубной канал, точно так же и Пастернак испытал бы затруднения, если бы его попросили перевести учебник по радиоделу. В то же время специалист по радиотехнике, скорее всего, не справится с переводом “Гамлета”. И если синхронные переводчики часто поражаются способности переводчиков последовательных хранить в памяти пятиминутный фрагмент из выступления докладчика, с тем чтобы в дальнейшем изложить этот фрагмент уже на другом языке, то умение синхронных переводчиков говорить одновременно с докладчиком очевидным образом повергает в трепет всех остальных.

 

Похоже, что разные виды перевода требуют различных способностей и темперамента. Устный переводчик должен уметь собраться: его задача максимально полно передать информацию здесь и сейчас. Как правило, у него нет возможности порыться в словарях, посоветоваться со специалистами. Он должен сделать рагу из кролика, даже если в его распоряжении только кошка.

 

Возьмем, например, пресловутую “кузькину мать”. Можете себе представить, как трудно перевести такой оборот экспромтом? Я не знаю, как поступил в свое время переводчик того исторического выступления Хрущева, но в менее высокопоставленной аудитории другой переводчик в похожей ситуации сказал: “Докладчик пошутил, использовав совершенно непереводимую игру слов, и я думаю ему будет приятно, если все вы сейчас засмеетесь”. Как вы можете догадаться, нужный эффект был достигнут.

 

А еще мне рассказывали про переводчика с английского, которого пригласили дублировать кинофильм во время показа. После начала сеанса оказалось, что фильм идет на арабском языке. Переводчик, совершенно не знакомый с арабским, секунду поколебался, а потом начал в меру своего интеллекта пояснять происходящее, имитируя перевод. Зрители, не заметив подмены, остались совершенно довольны, получив полное представление о фильме. А разве не это есть цель перевода?

 

Эти забавные (хотя вряд ли они кажутся такими самим героям) истории демонстрируют, какие качества необходимы устному переводчику: находчивость, умение преодолевать пробелы в своих знаниях с помощью здравого смысла и общей эрудиции. Плюс артистизм, умение перевоплотиться в докладчика, без чего трудно донести до слушателей всю информацию.

 

Всего этого может быть начисто лишен переводчик художественной литературы. Он может быть застенчивым тугодумом, может бояться публичных выступлений, заикаться и бубнить. Но при этом виртуозно владеть литературным мастерством, способностью имитировать стиль и слог первоисточника. Ведь там, где устный переводчик может обойтись одним словом, использовав его – как это часто бывает в устной речи – многократно, письменному переводчику придется подобрать кучу синонимов: согласитесь, было бы странно в описании, допустим, заката встретить слово “прекрасный” семь раз подряд!

 

Квалифицированные технические переводчики чаще всего специализируются в одной достаточно узкой области. Объявления типа “Перевожу технические, юридические, экономические, медицинские, а также любые другие тексты” вызывают у профессионалов недоверие: крайне сомнительно, что такой переводчик действительно может выполнить работу качественно. Это так же маловероятно, как способность школьного учителя одинаково хорошо преподавать русский язык, математику, географию и рисование. Конечно, такие люди тоже бывают, но весьма редко.

 

Чаще всего технические переводчики специализируются в той области, в которой получили образование. То есть, знающие иностранный язык юристы начинают переводить юридические тексты, а физики – физические. При этом многие думают, что достаточно быть хорошим специалистом в своей области, чтобы стать хорошим переводчиком. Логическую несостоятельность такого вывода хорошо иллюстрирует следующий анекдот-диалог:

 

– Доктор! А после операции я буду играть на скрипке?

– Будете, будете.

– Странно… А раньше не играл.

 

Действительно, если человек не умеет хорошо излагать на родном языке свои собственные мысли, то не сможет изложить и чужие, вот в чем проблема! На мой взгляд из трех китов, на которых стоит технический перевод – понимание иностранного языка, владение родным и знание предметной области – меньше всего вреда приносит недоразвитость первого животного. Даже если неспециалист за счет здравого смысла и хорошего знания грамматики разберется в совершенно новой для себя ситуации, то, не зная нужной терминологии, он не сможет передать свое понимание читателю-специалисту. И последствия при этом могут быть самыми плачевными. Ведь если “hard disk” при переводе назвать вместо “жесткого” “твердым диском”, то это всего лишь вызовет улыбку, но если в алгебраической статье перевести “prime ring” словами “примарное кольцо” – а не “первичное”, то это (поверьте мне на слово!) сделает неверным утверждение теоремы, поскольку “примарное кольцо” тоже есть, но соответствует английскому “primary ring”.

 

Если переводчик все правильно понимает, но косноязычно излагает, то это может затруднить чтение не меньше, чем неверная терминология. Например, сколько времени вы потратите, чтобы понять следующую фразу: “В России телекоммуникационных сетей пока нет и скоро не будет”?

 

В то же время пробелы в знании иностранного языка хороший специалист может восполнить за счет понимания существа дела. Пусть он, допустим, не владеет тонкостями употребления предлога “within”, но зато точно знает, каково взаимное расположение описываемых объектов и как об этом принято говорить по-русски. Один мой знакомый математик даже перевел целую монографию с английского, хотя никогда не учил этого языка. Он просто прекрасно понимал все изложенные в книге теоремы и их доказательства и мог, глядя на формулы, в которых все понятно без перевода, воспроизвести содержание книги по-русски. Хотя единственный, условно говоря, художественный фрагмент – предисловие – читается в его изложении довольно тяжело.

 

Многие думают, что для успешного перевода самое главное – знать много слов иностранного языка (или, по крайней мере, иметь под рукой кучу словарей). К сожалению, этого недостаточно. Хотя опытные переводчики, как правило, действительно обладают большим словарным запасом, само по себе знание слов не гарантирует высокого качества перевода. Беда в том, что между словами разных языков не существует взаимно-однозначного соответствия. Очень редко бывает так, что какое-то слово одного языка переводится на другой язык всегда одинаково. Как правило, приходится выбирать один из нескольких вариантов, опираясь на контекст.

 

Возьмем знакомое еще со школьных времен слово “table”. Всякий, посвятивший английскому языку хотя бы год, знает одно из его значений – “стол”. Большинство знает и второе – “таблица”. А вот многие ли знают глагол “to table”? Причем у него тоже множество значений, включая “откладывать” и “ставить на обсуждение”. И если отличить стол от таблицы по контексту чаще всего легко, то понять, отложили вопрос или поставили его на обсуждение, может оказаться гораздо сложнее! А еще этим словом обозначают сервировку, собравшееся за столом общество, в хиромантии – ладонь и т.д. В то же время, если вы вздумаете с его помощью перевести на английский язык сочетание “письменный стол”, то вряд ли англичане без дополнительных объяснений поймут, что речь идет о предмете, который они называют “desk”. А есть еще такие замечательные слова, как “defeat”, которое в качестве существительного переводится словом “поражение”, а в качестве глагола – словом “побеждать”!

 

То есть, знать значение слов необходимо, но далеко не достаточно для того, чтобы понять текст. Подобно пластинкам детской мозаики, слова дают возможность складывать из одного и того же набора совершенно разные картинки. (“В комнату вошел учитель отца” и “В комнату вошел отец учителя” – вы думаете иностранцу легко постичь очевидные для нас различия в этих фразах? Не говоря уже о знаменитом “казнить нельзя помиловать”, где смысл зависит от постановки запятой.) А иногда даже идентичные фразы будут переводиться совершенно по-разному в зависимости от контекста. (Легко понять, что в одних случаях фразе “Возьми его себе” будет соответствовать значение “я тебе его дарю”, а в другом – “ничего мне от тебя не надо”.) И не надо думать, что это редкая ситуация, какая-то языковая экзотика. В той или иной мере проблема неоднозначности постоянно стоит перед переводчиком. И выбор одного из нескольких вариантов опирается на его здравый смысл, эрудицию, понимание ситуации. Насколько серьезную роль может сыграть неудачный выбор слов иллюстрируют три следующих примера.

 

Недавно посол Финляндии в Осло обратился к норвежским журналистам с необычным ходатайством. Он настоятельно просил тружеников пера и микрофона использовать другое название для шапочек с прорезями для глаз, в которых норвежские грабители имеют обыкновение выходить на промысел. Дело в том, что со времен войны 1939 года такие шапочки называют в Норвегии “финскими капюшонами”, потому что в ту морозную зиму сердобольные норвежки вязали финским солдатам – тем, кого у нас было принято называть белофиннами – шапочки именно такого фасона. “Мы не хотим, чтобы финны ассоциировались в Норвегии с каждым ограблением”, – пояснил посол со смущенной улыбкой.

 

Еще при советской власти я была на экскурсии в небольшом закарпатском городке. В числе прочих достопримечательностей нам показали посаженное на вершине холма дерево русско-украинской дружбы. К несчастью, за несколько лет до этого в дерево ударила молния (а молнии, как известно, любят ударять в одиноко стоящие на холмах деревья), но от погибшего ствола взяли отросток и посадили. Однако упрямая молния снова ударила в то же самое место, поэтому представший нашим глазам саженец имел весьма жалкий вид. С этой историей, помимо очевидных проколов физико-ботанического плана, связан еще и лингвистический конфуз (в сталинские времена все это назвали бы происками врагов народа) – в качестве дерева дружбы была выбрана липа.

 

Во время своего визита на Ближний Восток Хиллари Клинтон попала в неприятную ситуацию, которая, по мнению “Таймс”, может сильно повредить ее планам избрания в сенат. Американцам очень не понравилось, что Хиллари промолчала, когда в ее присутствии жена Арафата обвиняла израильтян в отравлении палестинских женщин и детей. Осознав серьезность положения, Хиллари свалила вину на переводчика, сказав, что не подозревала о степени агрессивности нападок, пока не прочитала печатный текст выступления.

 

Время от времени тщательно подбирать слова приходится всем, но переводчики занимаются этим с утра до вечера, изо дня в день. К правильному подбору слов сводится весь смысл их профессии, престиж которой за последние годы резко упал. Все мы выросли на английских народных песенках в переводах Маршака, читали Гейне в переводах Блока и Лермонтова и даже не задумывались над тем, на каком языке общались между собой мушкетеры. Теперь же читателю приходится держать ухо востро. Например, чтобы понять такой диалог:

 

– Не хотел бы я оказаться в твоей шкуре.

– Да, она немного жмет!

 

нужно знать, что персонажи переводного романа исходно говорили по-английски, а в английском языке русской идиоме “побывать в чужой шкуре” соответствует идиома “носить чужую обувь”. Только тогда этот разговор приобретает смысл.

 

Раньше объем переводной литературы (как, впрочем, и все остальное) строго регулировался компетентными органами, дабы ненароком не выяснилось, что советская литература составляет меньшую часть мировой. А иностранных кинофильмов, достойных выхода на советские экраны, вообще было считанное количество. Поэтому к переводам допускались лучшие из лучших выпускников языковых вузов. К тому же многие крупные писатели и поэты (Ахматова, например) часто не имели другой возможности публиковаться и, помимо прочего, – зарабатывать на жизнь, кроме как занимаясь переводами зарубежных авторов.

 

В результате в советские времена перевод романов и дубляж кинофильмов осуществлялся на высочайшем уровне, и невидимая работа профессионалов бережно доносила до нас мысли и образы исходного текста. (Если не принимать во внимание те искажения, которые сознательно вносились по указаниям цензоров.) Теперь же все иначе: с одной стороны, объем переводов резко вырос (одни штабеля детективов и любовных романов чего стоят!), а с другой – платят за них меньше, чем за компьютерный набор текстов (еще одна российская экономическая аномалия). Поэтому на смену профессионалам пришли толпы дилетантов. Все те, кому здоровье не позволяет разгружать вагоны и кого аппетит заставляет переводить по пятьдесят страниц в день. Захлестнувший страну вал халтуры привел к тому, что читатель, а в еще большей степени зритель, часто остается один на один с загадками чужой культуры.

 

К примеру, вдумчивые любители телевизионных боевиков (есть ведь, наверное, и такие?) могли заметить, как часто с экрана звучит имя “Роджер”. “Я вышел на цель, Роджер”, – сообщает один летчик. “Держу курс на тебя, Роджер”, – отвечает ему другой. Причем в других эпизодах фильма этих персонажей зовут по-другому, они могут быть даже женщинами! В чем же дело? Очень просто: американцы используют слово “Роджер”, в тех случаях, когда мы говорим: “Вас понял, перехожу на прием”. А переводчику-халтурщику до этого нет дела: Роджер – значит Роджер, имена не переводятся.

 

На самом же деле задача переводчика гораздо шире, чем подбор словесных эквивалентов. Относительно художественной литературы более или менее очевидно, что буквальный перевод во многих случаях исказит замысел автора. Например, если при переводе любовного романа вместо фразы “всей своей плотью она ощутила пронзившее ее мужское естество” написать конкретно – как в оригинале – что чего пронзило, то такой дословный перевод может оттолкнуть романтичных читательниц, которые не готовы сладостно замирать от по-медицински натуралистичных зарисовок.

 

Менее очевидно, что аналогичная ситуация складывается и с техническими текстами. Казалось бы, телевизор, он и в Африке телевизор, поэтому перевод инструкции к нему (или к любому другому устройству) должен быть максимально буквальным. Однако все не так просто. Дело в том, что в разных странах существуют свои стандарты на представление всяческой информации и отклонение от этих стандартов ведет к непредсказуемым последствиям.

 

Например, частый источник недоразумений – форматы чисел и единицы измерения. Если в письме к американцу указать, что встреча состоится 05.04, то есть шансы разминуться с ним на месяц: для нас речь идет об апреле, а для него – о мае. Книжка, для которой указана стоимость $2,500, обойдется вам отнюдь не в два с половиной доллара. Надпись на банке с белилами, гласящая, что содержимого хватает на покраску 5 квадратных футов, ничего не скажет российскому потребителю, а предупреждение о том, что незамерзающую жидкость для протирки стекол автомобиля в зимнее время нельзя употреблять при температуре ниже нуля, повергнет его просто в шок. Мою знакомую несколько раз оштрафовала милиция, прежде чем она поняла, что на российских дорожных знаках ограничение скорости задано числом километров в час, а спидометр ее заграничного автомобиля указывает скорость в милях. Хорошо еще, что мили были американские (они чуть больше 1,6 км), а не датские (равные семи с половиной километрам) или – того хуже – шведские (равные десяти километрам)!

 

Однако суммы, потраченные впустую любительницей быстрой езды или незадачливым покупателем иностранных белил, не идут ни в какое сравнение с убытками, понесенными НАСА по причине все той же несогласованности в единицах измерения. Один из полетов на Марс потерпел неудачу из-за плохо налаженного международного сотрудничества. Оборудование для этого полета готовили в Европе, используя метрическую систему мер, а программное обеспечение – в Америке, где в ходу исключительно футы. В итоге космический корабль, приближаясь к Марсу, стал менять курс, оценивая расстояние в футах, в то время как приборы выдавали данные в метрах. Можно себе представить, что из этого вышло!

 

Но дело не только в различии числовых характеристик: не менее существенную роль играет стиль, манера изложения, форма подачи материала. Например, одна норвежская переводчица говорила, что при переводе американских пресс-релизов ей приходится отбрасывать половину прилагательных и несколько снижать общую восторженность изложения, иначе читатели воспримут информационное сообщение как рекламное. А шведка рассказывала, что в итальянских туристических проспектах мельчайшая достопримечательность преподносится как восьмое чудо света, что совершенно неприемлемо для шведского читателя.

 

Оказывается, детальное немецкое руководство пользователя очень трудно перевести на норвежский язык так, чтобы читатель не почувствовал, что к нему обращаются как к ребенку. Ведь если пользователь воспримет инструкцию как пособие для идиотов, он может перестать ее читать, воткнуть сгоряча вилку не в ту розетку и все пережечь.

 

Здесь есть даже специальные правила. Например, в Канаде положено составлять инструкции в расчете на восьмиклассника, а в США – на пятиклассника. (Вспомните какую-нибудь нашу “Схему эвакуации персонала в случае возникновения аварийной ситуации”. За ее буквальный перевод американского переводчика могут просто уволить!)

 

Или такой момент как иллюстрации. Казалось бы, уж их-то при переводе можно не трогать. Как бы не так! Например, в некоторых странах использование изображений частей тела считается оскорбительным. Для них все ладошки и указующие персты, часто украшающие инструкции, приходится изымать. А недавно японская компания Nintendo совершенно безвинно попала под огонь антифашистов. Выпущенная компанией на внутренний (японский) рынок настольная игра содержала карточку с изображением иероглифа, который в восточных культурах издавна символизирует удачу и процветание. Однако игра была завезена в Америку и куплена маленьким еврейским мальчиком, который увидел в этом иероглифе свастику и пришел в ужас. Хотя нацистская свастика является зеркальным отражением этого иероглифа и Nintendo не поставляла игру на американский рынок по официальным каналам, компания сочла необходимым извиниться и изъять злополучную карту из набора. (Обидно, что каких-то полтора десятка лет фашистского режима, захватившего в сущности незначительную часть земного шара, полностью перечеркнули столетия, в течение которых этот символ использовался во всем восточном мире в мирных целях.)

 

Вообще незнание языковой специфики может сильно повредить при выводе товаров на международный рынок. Например, несколько лет назад, предлагая американскому туристу популярный в то время во Франции напиток “Пшит”, местные продавцы приучились очень тщательно выговаривать начальный звук, чтобы американцам не послышалось слово “Shit” (дерьмо), и все равно напиток не пользовался особым спросом среди англоязычного населения. Точно так же непонятно, кому пришла в голову идея импортировать в Россию кофе под привлекательным названием “Mysore”?!

 

В принципе, хороший переводчик должен все эти нюансы учитывать в своей работе. Как пользоваться рецептом выпечки пирога, если количество продуктов в нем указывается в фунтах, а температурный режим – по шкале Фаренгейта? Можно ли считать такой текст переводом? Разумеется, все зависит от определения. Поэтому в последнее время на смену переводу пришло более широкое понятие: локализация. Чаще всего его применяют в отношении компьютерных программ. И действительно, в этой области необходимость некоторых дополнительных изменений – помимо перевода слов с одного языка на другой – особенно очевидна. Простейший пример: слова русского языка в среднем длиннее английских, поэтому при локализации англоязычной программы (адаптации ее к российским условиям) приходится прежде всего увеличивать поля, предназначенные для ввода слов, или уменьшать шрифт. А при локализации программы-ежедневника часто нужно изменять шаблоны для записи времени (13.45 вместо 1:45 p.m.) и телефонных номеров (123-45-67 вместо 123-4567), иначе такая программа окажется неудобной для русского пользователя. Потом нужно убрать все эти бесчисленные “пожалуйста”: ну не используют их в наших инструкциях! (А при переводе в обратную сторону “please” надо добавить, иначе получится слишком грубо.)

 

Кстати, о вежливости. Один мой русский знакомый писал компьютерные программы для корейского заказчика и часто сталкивался с тем, что принятая, казалось бы, работа, на самом деле оказывалась отвергнутой. Причем он понимал это только после нескольких обменов сообщениями. Прочитав стандартное комплиментарное начало письма, он проскальзывал глазами его содержательную часть, не осознавая, что она не оставляет от его работы камня на камне. Точно так же, начав свое письмо иностранному партнеру с буквального перевода фразы “предлагаем вам изыскать возможность оплатить нашу поездку”, легко потерять этого партнера. (Сама идея может не понравиться и русскому адресату, но если в русских письмах такие обороты речи встречаются сплошь и рядом, то в английском они выглядят совершенно дико.)

 

В широком смысле локализация необходима не только при переводе текстов компьютерных программ. Говорят, что локализация продукции однажды понадобилась даже при изготовлении калош. Дело в том что этот род обуви весьма популярен во многих восточных странах (по крайней мере, был популярен во времена описываемых событий), где их надевают в качестве уличной обуви поверх мягких кожаных сапожек с тонкой подошвой. Советский Союз решил найти новый рынок сбыта для своей могучей резиновой промышленности и поставил в одну из исламских стран партию (новых и сладких) калош. Однако местные покупатели почему-то обходили их стороной. Причина такого бойкота оказалась весьма необычной: выяснилось, что зеленая подкладка этих резиновых изделий совершенно неприемлема для исламского мира. Советские экспортеры неожиданно проявили гибкость: следующие (и, похоже, с тех пор все последующие) партии калош имели красную подкладку, и гордые исламисты получили возможность символически топтать теперь уже знамя проклятых безбожников.

 

Большинство людей склонно переоценивать роль слов. Они не понимают, как много передается, например, интонацией. Это кстати, одна из причин, почему высказывания русских часто кажутся иностранцам невежливыми. Все мы прекрасно понимаем, когда фраза: “Ты сходишь за хлебом” звучит как приказ, а когда – как просьба. Но иностранец видит в обоих случаях лишь отсутствие формальных признаков просьбы (пожалуйста, я прошу тебя и т.д.).

 

Еще больше информации передают жесты. Каждый легко представит себе, какими красками можно расцветить абсолютно нейтральную фразу: “Посмотрите на него” за счет выбора тех или иных жестов в сочетании с соответствующей интонацией!

 

Но больше всего вспомогательной информации таит в себе жизненный опыт. Например, в троллейбусе девочка говорит маме: “Давай поедем в кабине водителя”. Мама принимается объяснять, что это невозможно, но девочка возмущенно указывает на объявление: “Стоимость талонов на проезд у водителя – 2 рубля 50 копеек”. Чтобы правильно понять этот замысловатый текст, нужно знать, что в кабине никто, кроме водителя, не ездит и что водитель продает абонементные талоны. Разговаривая с детьми, часто понимаешь, что для правильного восприятия наших слов им не хватает многих сведений, которые нам кажутся очевидными. В разговоре же с иностранцами об этом редко задумываются. Обычно мы просто не отдаем себе отчета в том, какой базовой информацией надо обладать для понимания иногда казалось бы совершенно элементарного текста. Например, я рассказала владеющему русским языком американцу следующий анекдот-диалог:

 

– Иванов!

– Я!

– Какая редкая фамилия!

– Да, сэр.

 

Американец вежливо улыбнулся и посетовал, что русский юмор всегда представлял для него загадку. Я принялась подробно объяснять ситуацию: мол, это перекличка в армии, фамилия Иванов очень распространена в России, поэтому фраза “Какая редкая фамилия!” вызывает у слушателя недоумение. Все это моему американскому собеседнику было понятно. Камнем преткновения для него оказалось слово “сэр”. Не зная порядков в российской армии, он не догадался, что это слово переносит разговор за границу и приводит к неожиданному повороту сюжета.

 

С шутками, конечно, особенно много сложностей. Одна переводчица, получив, казалось бы, легкий заказ на перевод партии поздравительных открыток, жаловалась, что совершенно не знает, как перевести текст открытки, на которой изображены падающие с неба кошки и собаки: ведь английской идиоме “дождь из кошек и собак” соответствует русская “льет как из ведра”. Что тут можно посоветовать?

 

Простой перевод текста – без учета реалий – часто не доносит до читателя всей необходимой информации. Например, когда я впервые читала (по-русски) “Жизнь взаймы” Ремарка, меня озадачила характеристика одного из персонажей. Напомню немного сюжет: к концу романа его герой – гонщик Клерфэ – попадает в аварию и погибает. Перед этим он успевает составить завещание в пользу любимой женщины. Однако тут появляется его сестра, отношения с которой давно были прерваны, и начинает ожесточенно сражаться за наследство Клерфэ. Так вот про эту сестру говорилось, что она была одета в костюм, сшитый на заказ. Помню, я долго гадала, как это ее характеризует: как человека с нестандартной фигурой, что ли? Недавно я перечитала этот роман снова. В новом переводе женщина была одета в хорошо сшитый костюм. И все встало на свои места: Ремарк хотел подчеркнуть, что она была хорошо обеспечена и что вовсе не крайняя нужда заставляла ее совершать безнравственные поступки. Переводчик понял это и сумел выразить на русском языке дух оригинала, возможно, несколько отступив от его буквы.

 

Из-за культурных различий одна и та же характеристика человека может восприниматься носителями одного языка как положительная, а носителями другого – как отрицательная. (В частности, мой русский знакомый с изумлением узнал, что в Швеции Карлсон считается отрицательным персонажем.) Поэтому при буквальном переводе можно, например, исказить отношение автора к своему персонажу. Я вполне допускаю, что Изнуренков из “Двенадцати стульев” со своей бурной жестикуляцией и бесконечными восклицаниями типа: “Ах! Ах! Высокий класс! Этот кот пушист до чрезвычайности!” вызовет у итальянцев совсем не те эмоции, на которые рассчитывали Ильф и Петров. (Что делать в этом случае переводчику на итальянский, для меня лично большая загадка!)

 

Вообще разница культур ставит перед переводчиком художественной литературы труднопреодолимые проблемы. Причем если о различии формальных норм мы имеем хотя бы общее представление (допустим, все знают, что при входе в православную церковь мужчина должен снять головной убор, а при входе в мечеть – обувь), то об эмоциональных, этических различиях часто вообще не задумываемся. Ведь то, что служит выражением крайнего негодования у сдержанных англичан, может показаться тем же экспансивным итальянцам дружелюбным комментарием. Цветистый комплимент, который обрадует русскую, может оскорбить американку, а в Саудовской Аравии за него можно и вовсе попасть в тюрьму.

 

Почему, например, стандартное американское “Shit!” при дублировании фильмов обычно переводят “Черт!”? Кто-то скажет: из соображений приличия. Может быть и так. Но мне лично кажется, что слово “черт”, не соответствуя слову “shit” по смыслу, больше соответствует ему по эмоциональному накалу. Никто не скажет: “Дерьмо!”, ударив себя по пальцу молотком. По-русски “дерьмо” более грубое и, так сказать, “адресное” ругательство. А вот из книги Линн Виссон о русско-американских браках я узнала, что наше безобидное “Тьфу ты!” может вызвать семейный конфликт: “Почему ты на меня плюешь?”, – с обидой спросил американец свою русскую жену. Понятно, что буквальный перевод ругательств бесполезен. Здесь важно понять эмоции говорящего и найти адекватное им выражение на другом языке.

 

Подводя итоги, можно сказать, что самым главным в работе переводчика является жизнь на стыке двух (или более) культур. Сталкиваясь постоянно с особенностями этих культур, он должен хорошо представлять себе их различия и уметь максимально точно передать информацию от носителя одной культуры носителю другой. В этом и состоит специфика профессии переводчика.

 

Известно, что многие профессии накладывают на человека свой отпечаток. Трудно представить себе небрежного архивариуса или шофера с замедленной реакцией. Причем, если в первом случае человеку грозит увольнение, то во втором – опасность гораздо серьезнее. Поэтому, возможно, речь идет не о том, как сказывается на человеке его профессия, а, наоборот, о том, какого склада люди могут заниматься тем или иным делом. То есть, происходит своего рода естественный отбор, причем в некоторых случаях – как с шоферами – в буквальном смысле этого слова.

 

У меня было возникла гипотеза, что общим для всех переводчиков качеством могла бы быть повышенная чуткость. Ведь люди, которые профессионально занимаются подбором эквивалентов слов, понятий и выражений одного языка в другом, поневоле проникаются мыслью о возможности различных подходов к одному и тому же явлению.

 

Например, русский человек с детства знает, что нож мужского рода и если нож упал, то, согласно примете, нужно ожидать в гости мужчину. Не будем спорить о достоверности таких прогнозов, но немцу, например, совершенно чужда сама идея о связи между ножом и мужчиной, потому что в немецком языке слово “Messer” имеет средний род. Если бы у немцев подобная примета была, то она могла бы связывать падение ножа с приходом ребенка, поскольку слово “Kind” – тоже среднего рода (как бы странно нам это ни казалось!) Понимание того, что нож не обязан иметь мужской род во всех языках, ведет к революционному перевороту в голове.

 

Все эти сходства и различия, о которых обычные люди не задумываются, являются источником повседневных забот переводчиков. По роду деятельности им постоянно приходится то переводить сходные слова совершенно по-разному, то наоборот – передавать разные выражения одним и тем же эквивалентом. Вопросы, которые для переводчика звучат совершенно естественно, у других людей часто вызывают недоумение (как выразился один американский переводчик: моноязычный человек этого просто не поймет).

 

Один из моих заказчиков – тайваньская фирма – разрабатывает компьютерные программы, которые, как это часто принято у программ, задают людям вопросы (в письменном виде) и ждут от них ответов. Так вот, эти выдаваемые на экран компьютера вопросы, варианты ответов и разные ценные сообщения тайваньцы переводят на все языки мира, чтобы их программами могли пользоваться не только китайцы. Мне они присылают тексты на английском языке, чтобы я перевела их на русский. И при этом всегда возникает одна и та же проблема. Для того чтобы перевести сообщение типа “Not defined”, я должна знать, что именно не определено: функция, параметр или значение. Русскому читателю понятно, что мне требуется выбрать нужный вариант из целого арсенала возможностей: “не определена”, “не определен”, “не определено” или даже “не определены”. Тайваньцам же я пишу целые лингвистические трактаты, чтобы объяснить не праздный характер своего любопытства. Причем вопросы у меня возникают каждый раз разные. Допустим, про слово “Display” я хочу знать, существительное это или глагол, а если глагол, то в повелительном наклонении или нет. Поскольку английский не является родным ни для меня, ни для моего собеседника, то на постановку этих заковыристых вопросов и получение исчерпывающих ответов уходит масса сил.

 

А когда я переводила книгу с большим количеством имен реальных людей, то безуспешно добивалась от автора расшифровки инициалов. “Какое второе имя у этого John C. Brown?” – спрашивала я. “Не знаю, им никто не пользуется”, – отвечал автор. Ему была совершенно чужда мысль о том, что Clifford и Charles должны быть по-разному обозначены в русском переводе.

 

Кстати, о Чарльзах! Знаете ли вы, как будут называть в России многострадального принца Чарльза, если он все-таки станет королем Великобритании? Королем Карлом Третьим! Это типичная ситуация, когда одни и те же слова, путешествуя извилистыми путями по миру, превращаются в результате в разные. Далеко не все англичане могут правильно назвать реку, на берегу которой стоит Кремль. Знают, что Кремль в Москве, а как река называется – не помнят. Почему? А потому что город они называют Moscow, а реку – Moskva. Не так уж много общего у этих слов! А почему мы New Orleans называем Новым Орлеаном, а New York – Нью-Йорком? Какая тут логика? Вот, например, страна Кот-д’Ивуар раньше называлась Берегом Слоновой Кости, а потом вдруг взяла и потребовала у международного сообщества, чтобы ее название перестали переводить на другие языки. И переименовали – куда денешься.

 

Вообще мне кажутся совершенно противоестественными попытки директивного управления заграничным языком. После развала СССР многие бывшие республики пытаются навязывать русскому языку свои правила: то Таллин требуют писать с двумя “н”, то сменить предлог перед Украиной (мол, форма “на Украине” является выражением великорусского шовинизма!), то заставляют, ломая язык, выговаривать “Кыргызстан” или “Ашгабат”. Прямо, как подростки в переходном возрасте: не зови меня больше Машей, я – Мария. Хорошо, что не все страны обладают таким болезненным самолюбием. Французов, например, не трогает вставленная нами в название их столицы буква “ж” (а ведь тоже могли бы стать в позу: вы на что, мол, намекаете?), а Новая Зеландия, к счастью, не требует, чтобы ее называли Нью-Зиланд.

 

Так вот, возвращаясь к моей гипотезе об общих для переводчиков чертах характера: вполне возможно, рассуждала я, что переводчики (в среднем, естественно) являются более терпимыми, уживчивыми и чуткими людьми, чем люди других профессий. Изо дня в день они пытаются приспособиться, стремятся понять чужую точку зрения, посмотреть на ситуацию с другой стороны. Было бы удивительно, если бы это не откладывало своего отпечатка на личность человека.

 

Однако эта моя теория об особой душевной организации переводчиков, похоже, не выдержала проверки практикой. Дело в том, что современные технологии в лице Интернета дают уникальную возможность создавать международные клубы по интересам, объединяющие любителей рыбной ловли, знатоков футбола, специалистов по выпиливанию лобзиком или виртуозов-скрипачей. Такие клубы называются телеконференциями, форумами или списками почтовой рассылки. Естественно, что свои телеконференции есть и у переводчиков. Одна из них – Лантра – объединяет более тысячи переводчиков из разных стран мира, поэтому это мини-сообщество можно рассматривать как своего рода полигон для проверки разных предположений. Так вот, наблюдая за его членами, я стала сильно сомневаться в своей теории.

 

В принципе Лантра предназначена для того, чтобы каждый мог задать вопрос, связанный с переводческой деятельностью, и получить ответ от компетентных товарищей по работе. Однако за долгие годы существования этого международного коллектива многие его участники заочно или очно перезнакомились, вступили в неформальные отношения (иногда дружеские, иногда враждебные), и сообщения в Лантру посылаются далеко не только деловые. В результате, довольно часто возникают весьма ожесточенные перепалки.

 

Если события в Югославии закономерно вызвали бурные дебаты, то казалось бы, как может привести к скандалу поздравление с Новым годом? Однако на моих глазах именно это и произошло. Дело в том, что согласно иудейской религии Новый год празднуется в сентябре. Соответственно, один израильтянин поздравил всех с Новым годом именно в сентябре. Немец откликнулся шутливой репликой: “Тогда уж и с Рождеством заодно!”, подразумевая, что христианский Новый год еще не скоро. В результате завязалась обширная переписка, в которую втянулось множество участников, обвинявших друг друга в сионизме, антисемитизме, фашизме и прочих грехах. Вот какие последствия может вызвать совершенно безобидное поздравление. Поневоле задумаешься, так ли уж терпимы и чутки переводчики.

 

Эти наблюдения заставили меня ввести в мой закон следующую поправку, которую можно назвать правилом магнита. Подобно тому, как каждая из половинок разделенного пополам магнита немедленно обзаводится собственным положительным и отрицательным полюсом, так и человеческое общество в любой своей достаточно многочисленной ячейке воспроизводит одну и ту же стандартную структуру со своими скандалистами и хулиганами, миротворцами и проповедниками. Другое дело, что злодеи в лагерном бараке могут оказаться посерьезней нарушителей спокойствия в математическом институте, но общая тенденция к распределению одних и тех же стандартных ролей между членами коллектива, вероятно, сохраняется независимо от природы самого коллектива.

 

Обсуждение моей гипотезы в Лантре показало, что по сравнению с другими группами людей сообщество переводчиков все-таки более миролюбиво и терпимо: так сказали те, кто участвует в нескольких разных списках почтовой рассылки. Например, недавно одному участнику форума любителей горных лыж постановлением суда запретили посылать в этот список какие-либо сообщения. Представляете, какие там кипели страсти, если дело дошло до суда?

 

Не знаю, какие проблемы решают по Интернету лыжники, но для переводчиков Интернет представляет собой мощный рабочий инструмент. Например, англичанин, переводя с русского языка высказывание Брынцалова “Последняя у попа жинка!”, естественно обратился за помощью к русским коллегам. Что бы делал переводчик в такой ситуации 10 лет назад? Покопался бы в словарях? Будучи счастливой обладательницей не одной сотни словарей, я лично эту пословицу не нашла. Опросил бы знакомых по телефону? Много ли у вас знакомых, которые могут ответить на такой вопрос? Да и не так-то просто связаться в нужный момент (ночью, например) с нужным специалистом. Главное, что, обращаясь к конкретному человеку, испытываешь неловкость: удобно ли обременять его своими просьбами? как можно отплатить за такую услугу?

 

Конференция – совсем другое дело. Она функционирует круглосуточно, потому что, когда ложатся спать японские переводчики, просыпаются американские. Так что вопрос можно задать в любое время дня и ночи, не боясь кого-либо разбудить: его прочтет только тот, кто захочет. И ответит тоже тот, кто захочет и сумеет. При этом отвечающие азартно соревнуются в скорости реакции и глубине познаний. Спрашивающий не чувствует себя эксплуататором – он никого не заставляет решать свои проблемы. Тот, кто занят или хандрит, просто пропускает ход.

 

Таким образом, Интернет позволяет получить быстрый ответ на самые неожиданные вопросы: какими словами испанские подростки выражают свое презрение? какая форма нотной записи используется в Канаде? какую температуру устанавливают в домашней отопительной системе в Швеции? Все это вещи, которые трудно узнать из книг, а тем, кто строит культурные мостики между разными странами и континентами, такая информация совершенно необходима.

 

Обычно о переводчиках вспоминают только тогда, когда перевод плох. Мастерство переводчика заключается в умении стать незаметным: вы читаете книгу и забываете о том, что исходно она была написана на другом языке; смотрите фильм и понимаете все диалоги, реплики героев связаны между собой, ни одно замечание не ставит вас в тупик. Поэтому, если вам понравился переводной роман – помните, что в этом есть заслуга не только автора, но и переводчика (в плохом переводе книга практически не может понравиться), а если дублированный фильм доставил вам удовольствие, то поблагодарите – хотя бы мысленно – переводчика

 

Опубликовано в  "Русском журнале", март 2000