Темные места в переводе надо оставлять" - ссылка на интервью с переводчиком с японского языка Татьяной Редько-Добровольской

 Редько-Добровольская Татьяна Ильинична - переводчица с японского.

В ее переводах публиковались роман Дзюнъитиро Танидзаки "Мелкий снег", новеллы Ихара Сайкаку, книга японской императрицы Митико "Строить мосты", повести и рассказы Асаи Реи, Рюноскэ Акутагавы и др. Среди последних публикаций - историко-документальное повествование А.Есимуры "Покушение. Цесаревич Николай в Японии".

Автор книги для детей "Япония: Боги и герои".

РЖ: Интерес к японской культуре у вас наследственный, от мамы?

Т.Р-Д.: Мама, действительно, учила японский язык, и хотя в силу обстоятельств - в семье было решено отдать предпочтение карьере папы, который занимался Непалом и прошел успешный путь в науке, - она не стала японоведом, но никогда не порывала связей с японской литературой, правда, в рамках более широкого практического интереса к литературам Востока вообще. С маминых студенческих лет у нас в доме было немало японских словарей и книг. Глядя на иероглифы в них, я думала: "Неужели все это можно прочитать?!" Отчасти поэтому я и поступила на японское отделение Института стран Азии и Африки при МГУ. В 60-е годы в СССР был бум японской литературы, может быть, на это повлияло японское экономическое чудо, у нас начали издавать в превосходных переводах японскую классику, непохожую на литературу, к которой я привыкла.

РЖ: Как вы понимаете, этот - свой или чужой - перевод получился, а тот нет?

Т.Р-Д.: Для этого чужие переводы надо сличать с оригиналом, у меня был такой опыт. Изучая творчество Сайкаку, я читала его повесть "История любовных похождений одинокой женщины" (он любил рассказывать о человеческих страстях) в подлиннике и в переводе В.Н.Марковой. Это абсолютно адекватный перевод, я до сих пор помню свое удивление: Вера Николаевна точно воссоздала это произведение по-русски, превосходным языком.

Что касается своих переводов, то, читая книгу, написанную в ХХ или XIII веке, помимо практической информации - о чем она, из какой жизни, что за герои, - получаешь еще и некое художественное впечатление, которое необходимо передать читателю. Если оригинал читать нелегко, значит, иноязычный читатель, знакомясь с переводом, тоже должен испытать определенный дискомфорт. Трудно сформулировать ответ на ваш вопрос... но если не передано впечатление, значит, художественный перевод не получился.

Переводить Сайкаку, писавшего в XVII веке, заведомо труднее, чем, например, Танидзаки, автора ХХ века. Прочитав роман Танидзаки "Мелкий снег", я почувствовала облегчение и удивление - как иноязычный переводчик, прочитавший Бунина после русских повестей XVII в., например, "Слова о бражнике, како вниде в рай" или "Повести о Савве Грудцыне". Стиль Танидзаки ясен и начисто лишен литературной претенциозности, но эта простота обманчива. Это - не наивная, а как бы возобновленная простота, результат преодоления автором сложности своих ранних вещей. Поняв это, я обратилась к Бунину, Чехову - не для того, чтобы заимствовать у них отдельные слова или интонацию, а чтобы напитаться соками текста. К середине первой части работа пошла.

РЖ: Знакома ли вам трудность перевода названий?

Т.Р-Д.: Конечно. Сложнее всего было с названием романа Дзюнъитиро Танидзаки, которое я перевела по смыслу иероглифов - "Мелкий снег". Сейчас я назвала бы его "Снежный пейзаж". Название "Мелкий снег" не подходит, оно непонятно - то ли мелкие снежинки, то ли тонкий снежный покров...

РЖ: Бывает и крупный снег...

Т.Р-Д.: Да, иероглифы названия предполагают и такое толкование. Название книги - поэтический образ, читатель должен представить себе зимний пейзаж, каким его видят японцы. В центральной и западной Японии снег выпадает нечасто и держится недолго, он, как и цветущая сакура, - объект эстетического любования. Если бы сакура цвела 2-3 месяца, то не вызывала бы, наверное, такого восхищения. Японцы ценят в явлениях окружающего мира хрупкую, недолговечную красоту.

Название романа воспринимается как емкий символ прекрасного - символ красоты и гармонии, противостоящей силам хаоса и разрушения. Он тем более значим, что время действия романа охватывает период с середины 1930-х до весны 1941-го: война с Китаем, на языке того времени называвшаяся "инцидентом", Вторая мировая, но тему войны автор не затрагивает прямо, у него другие задачи. Несколько глав романа опубликовал в 1943 г. престижный японский литературный журнал "Тюокорон", но вскоре публикацию прекратили - книга "не соответствовала духу времени". Опубликовали его отдельной книгой лишь в 1947 г. В книге совмещены два временных плана - события, о которых повествует автор, происходят в реальном, историческом времени, но сквозь всю конструкцию романа просвечивает идущее от старинной литературы представление о времени как о бесконечном круговороте бытия на фоне вечно изменяющейся и обновляющейся природы. Расцветающая весной сакура, осенняя луна, мерцание светляков летом... Снег упоминается лишь в названии, да еще в имени главной героини - Юкико ("юки" - "снег", "ко" - "ребенок", вторая составляющая распространена в японских женских именах). В последней сцене одной из современных экранизаций романа Юкико уезжает в Токио, где должна состояться ее свадьба, - и на вокзале идет мелкий снег. На самом деле, снег здесь не нужен, образ "работает" и без таких пояснений.

РЖ: Какая литература вам ближе - XIII, XVII или ХХ века, или это зависит от автора?

Т.Р-Д.: От автора и конкретного произведения. Когда-то я перевела повесть "Три монаха", написанную безымянным автором в XV или XVI в. (она опубликована в "Восточном альманахе"). Эта повесть меня потрясла, и я стала искать в литературе того времени что-то похожее. Перевела еще несколько вещей. Опубликовать их тогда не удалось, а сейчас я бы и не стала - потеряла к ним интерес, а вот Сайкаку мне по-прежнему дорог. Надеюсь когда-нибудь перевести его "Мужчину, несравненного в любовной страсти". Сайкаку - поэт, прозу он писал только последние десять лет жизни, "Мужчина..." - его первый роман, во многом экспериментальный, если здесь уместно это определение, он весь построен на поэтических сцеплениях.

РЖ: Сайкаку - один из ваших любимых авторов?

Т.Р-Д.: Да, это моя первая любовь, к тому же - первый из переведенных мной авторов. В аспирантуре мне среди прочих тем предложили такую: "Творчество Ихара Сайкаку". В то время некоторые произведения Сайкаку уже существовали в русских переводах. Его переводили В.Н.Маркова, Е.М.Пинус, И.Л.Львова, Н.Г.Иваненко, каждая по-своему, но во всех этих переводах угадывался неповторимый почерк Сайкаку, его острый глаз, юмор, недаром его называли "осакским насмешником".

В начале работы над Сайкаку с И.Л.Львовой (Иоффе), моим научным руководителем, я воспринимала его тексты как ребусы. Ирина Львовна была прекрасным педагогом, если бы не она, я бы, наверное, совершенно отчаялась. Со стороны творчество Сайкаку кажется необычайно интересным и заманчивым, но когда погружаешься в это море, понимаешь, что выплыть из него нелегко. Я благодарна Сайкаку - он научил меня "плавать".

РЖ: Какой перевод был самым трудным?

Т.Р-Д.: Если говорить о переводе не как об истолковании или понимании, а именно о переводе, самым трудным оказался "Мелкий снег" - из-за простоты. Стиль Танидзаки похож на кружево, но плести его трудно.

По контрасту легко было работать над книгой "Япония: боги и герои". Мне предложили пересказать для детей японские мифы. До этого мифологией я специально не занималась, но, к счастью, в моем распоряжении был мифологический свод VIII в. "Запись о деяниях древности" в добротном и поэтичном переложении на современный японский язык. Кроме того, я могла опереться на труды ленинградской исследовательницы Е.М.Пинус.

Другая работа, сделанная на одном дыхании, - перевод книги Ее Величества императрицы Митико "Строить мосты". Это эссе о книгах, прочитанных автором в детстве, задумывалось как доклад для конгресса международного совета по книгам для детей, проводившегося в Индии. Туда она не поехала, но доклад транслировали по телевидению и печатали в газетах, а потом он вышел отдельной книжкой. Императрица Митико литературно одарена, у нее превосходные переводы детских японских стихов на английский, а многие члены императорской семьи в прошлые века украшали своими стихами знаменитые японские антологии. Что касается японской детской литературы, она необычайно интересна, писатели понимали, что с детьми надо говорить всерьез. Я даже составила и перевела томик японской прозы для детей, кстати говоря, включив в него поэтичный и мудрый рассказ об улитке, о котором упоминает в своем эссе императрица Митико.

РЖ: Чем, по-вашему, перевод взрослой литературы отличается от перевода детской?

Т.Р-Д.: Если говорить о хорошем переводе - ничем. Известно, что детскую литературу надо переводить так же, как взрослую, только лучше.

РЖ: По мнению Астрид Линдгрен, в переводах книг для детей допустима бОльшая свобода и пересказ...

Т.Р-Д.: Я всегда старалась переводить точно, хотя "точность" в переводе - понятие относительное. Если под точностью понимать буквалистский перевод, его осилит только терпеливый взрослый, да и то - если кровно в этом заинтересован...

РЖ: Вы часто отказываетесь от переводов?

Т.Р-Д.: Нельзя сказать, что заказы на меня сыплются. Последние пять лет я жила в Японии, до этого в течение ряда лет японская литература у нас почти не издавалась. Но с тех пор в издательском мире и конъюнктуре произошли изменения. Сейчас я перевожу сборник рассказов XIII века - мирских, духовных, фольклорных, построенных на придворном анекдоте. В предисловии к сборнику содержится намек на то, что это "неофициальная" книга, похоже, писатель включил в нее только то, что его по-настоящему интересовало.

РЖ: По-вашему, русские переводы адекватно передают образ Японии?

Т.Р-Д.: Среди переводов есть, на мой взгляд, превосходные. Например, те, что исполнены В.Н.Марковой. Ее поэтические переводы, кстати, очень ценила Анна Ахматова. Но Вера Николаевна переводила не только поэзию, но и прозу: того же Сайкаку, знаменитые "Записки у изголовья" Сэй-сенагон, старинные романы, сказки. А произведения для театра - драмы Но, драматические поэмы Тикамацу... Ее переводы удивительны, подчас дословно точны, но при этом обладают качествами литературы самой высокой пробы.

Мне повезло - Вера Николаевна читала мои первые переводы Сайкаку, мы их вместе разбирали. То, что я в тексте рассматривала в лупу, искала подходящие образы, созвучия, она понимала сходу, хотя в Японии никогда не была, - видимо, она обладала неким визионерским даром.

Многое из японской классики переводила И.Л.Львова, ее самый главный труд - перевод средневекового эпического сказания "Повесть о доме Тайра". В 1982 г. публикация этой книги не произвела особой сенсации, хотя, несомненно, ее заслуживала. Зато недавно, когда этот перевод был переиздан, книгу раскупили за несколько дней.

Я считаю, что японская классика ярко и достойно представлена на русском языке. Переводы А.Н.Стругацкого из Акутагавы ("Бататовая каша", "Нос") стали фактами русской литературы. Стругацкий - писатель, Маркова - поэт... Хотя и считается, что перевод тем лучше, чем меньше в нем виден переводчик, с японской литературой не так: чем ярче индивидуальность переводчика, тем живее образы старой литературы.

В истории перевода японской литературы были уникальные случаи. Взять хотя бы Михаила Григорьева. 20-летним поручиком попав в Японию, он обрел там вторую родину, выучил язык и в 30-е годы познакомил русскую эмиграцию на Дальнем Востоке с произведениями ведущих писателей того времени - Кавабаты, Танидзаки, Кикути Кана... Что касается его перевода знаменитого эссе Танидзаки "Похвала тени", безразлично, на каком языке - русском или японском - его читать, если бы Танидзаки писал по-русски, то именно так.

В этом году издательство "Азбука" собирается опубликовать антологию классической японской литературы, куда войдет поэзия, проза, драматургия более чем за тысячу лет. По этой книге можно будет судить о достижениях отечественного японоведения. К счастью, в последнее время публикуется много японских книг, причем речь идет не только о переизданиях, но и о новых переводах. Появляются и новые серийные издания, например, серия "Золотой фонд японской литературы". Я радуюсь успехам коллег.

РЖ: Жанр прозы вам принципиально ближе?

Т.Р-Д.: Я не знаю, как поэзию переводить, делаю это только в том случае, если стихотворение встречается в прозаической вещи. К своим переводам стихов я отношусь критически, их у меня немного.

РЖ: Каких авторов вы бы не стали переводить?

Т.Р-Д.: Мне не близок Мисима Юкио.

РЖ: Я так и подумала.

Т.Р-Д.: Так же как и многое из японской прозы последних лет, хотя порой она и интересна, и публиковать ее, безусловно, надо. Не так давно по-русски выпустили двухтомник современной японской прозы "Он и она", цель которого - развеять стереотипы и показать нынешнюю Японию, совсем не такую, какой она предстает в произведениях "классиков". И все же эти две Японии не отделены друг от друга глухой стеной. Нынешняя Япония - разная. Там по-прежнему изучают и публикуют старинную литературу, снабжая издания солидным научным аппаратом. В этом отношении переводчикам моего поколения грех жаловаться, у нас много специальных словарей, без которых не обойтись при переводе классики. А во времена Н.И.Конрада, основоположника школы отечественного японоведения, расшифровок и подробных комментариев почти не было. И ему, и его коллегам и ученикам все это заменяли обширные фундаментальные знания языка и культуры не только Японии, но и Китая.

РЖ: Когда в тексте встречаются непонятные места, что вы делаете, - домысливаете?

Т.Р-Д.: Если переводчик что-то домысливает, он должен объяснить это в комментариях. В старинных текстах, например XIII века, часто встречаются темные места, впрочем, если бы их не было, можно было бы заподозрить, что перед нами подделка. Нередко даже японские толкователи не могут прочитать какое-то слово и пишут: "скорее всего, это то-то", а иногда: "смысл неясен". В оригинальных текстах встречаются неизвестные персоналии, бывает утрачено слово или даже несколько, поэтому связь между отрывками неясна. Такие места необходимо оставлять в переводе - а что делать?! Если издание рассчитано на массового читателя и не подразумевает обширных комментариев, приходиться принимать одно из истолкований. При работе со старинными текстами лучше иметь два издания, подготовленные разными людьми. Не обойтись и без большого толкового японо-японского словаря, словаря старых слов - ведь в разные эпохи у слов были разные значения, специальных словарей - этнографического, буддийских терминов... При переводе Сайкаку мне помог словарь эвфемизмов, принятых в то время. Если справочника нет под рукой, большой выбор в библиотеке.

РЖ: В Библиотеке им. Ленина, Иностранной литературы?

Т.Р-Д.: В обеих. Но все равно многое в тексте остается непонятным. Например, мир Сайкаку очень вещный: предметы утвари, модные узоры... Порой нелегко вообразить, как выглядел тот или иной орнамент или расцветка ткани - приходится основываться на комментариях и догадках, иногда помогают японцы.

У Сайкаку есть забавная новелла "Общество восьмерых пьяниц", герои которой выбирают для своих попоек заросли криптомерии. Из комментариев я узнала, что ветки криптомерии служат эмблемой питейного заведения. Но как они выглядят (тем более что дальше этот образ обыгрывается)? И вот как-то меня приглашают в городок неподалеку от Токио - в музей прикладного искусства эпохи Эдо, как раз времен Сайкаку. В эту эпоху прикладное искусство достигло непревзойденных высот. Затем меня ведут к маленькому строению, где производят саке, и там я вижу побуревший шар, связанный из веток криптомерии. Потом, проходя по старым улицам Токио, я не раз видела этот шар. А если бы меня не пригласили в этот музей?! - этот образ мне дорого дался.

Встречаются и парадоксы: в тексте Сайкаку упоминается русалка, у которой "четыре ноги отливали лазурью". Я открываю оригинальное издание - на иллюстрации русалка как русалка, а в тексте четыре ноги. Ни один редактор не обратил внимания на эту аномалию - из-за красочности ли описания или потому, что речь идет о волшебных событиях... Не знаю, правильно ли я поступила при подготовке последнего переиздания, заменив пресловутые русалочьи ноги на плавники. Видимо, это авторская описка, как "круглый стол овальной формы" у Достоевского или описки Шекспира... Возможно, так проникает в литературу "сырая" жизнь.

Вообще, до каких пределов оправданна вольность в переводе? В книжке XIII века, о которой я уже упоминала, мне встретился рассказ грубовато-простонародного содержания, построенный на игре слов. По-японски слово "лосось" - омоним слова "щель" (в духе образов "запретных сказок" Афанасьева), но чтобы донести смысл, пришлось заменить лосося лещом, потом из леща "сделать" лещину, а из него - лощину... Надеюсь, коллеги-японоведы меня простят.

Пришлось вольничать и в переводе "Мелкого снега". Главные героини говорят на кансайском диалекте, распространенном в западной Японии (Осака, Кобе, Киото). Кансайский диалект несет в тексте стилистическую нагрузку - с одной стороны, он изящен, но при этом столичные жители считают его несколько провинциальным. По-русски воспроизвести этот эффект адекватно невозможно. Или другой пример: в романе выведена семья русских белоэмигрантов, особенно ярко выписана мать семейства - образованная дама, которая веселит японцев тем, что нещадно коверкает японские слова, - как это передать? Если бы речь шла об иностранке... но русская образованная дама не может неправильно говорить по-русски. Я, разумеется, не стала шаржировать ее речь, зато отыгралась на служанке, речь которой в оригинале звучит нейтральнее.

РЖ: Она русская?

Т.Р-Д.: Нет, японка, очень колоритный персонаж, в переводе ее речь получилась более забавной и характерной. Если этот роман перевести усредненным языком, будет непонятно, почему отрывки из него до сих пор читают с эстрады.

РЖ: На концертах?

Т.Р-Д.: Да, на сборных концертах: музыкальные и вокальные номера перемежаются выступлениями чтецов.

РЖ: Изменилось ли ваше мироощущение после близкого знакомства с японской культурой?

Т.Р-Д.: Раньше мне казалось, что изображения сакуры на старинных гравюрах превосходны, но условны. Оказавшись в Японии, я фотографировала цветущую сакуру, а потом поняла, что точно воспроизвести эту картину можно только так, как делали это средневековые художники, - иначе пропадает все впечатление.

Японская литература учит под другим углом смотреть на мир, ценить прелесть обыденного и неприметного. Недаром я так люблю роман Танидзаки "Мелкий снег". Прежде пора цветения тополей вызывала у меня досаду и насморк, переведя роман, я увидела в этом экзотическое зрелище - снег среди лета.