Свой метод я никому не рекомендую, но судят-то по результату…» - ссылка на интервью с переводчиком с английского Гуровой Ириной Гавриловной

 Гурова Ирина Гавриловна - переводчик с английского, редактор. Среди переводов романы "Звук и ярость" У.Фолкнера, "Двойной язык" У.Голдинга, "Гертруда и Клавдий" Д.Апдайка, "Взгляни на дом свой, ангел" Т.Вулфа (совместно с Т. Ивановой), "Ключ от башни" Г.Адэра, "Джен Эйр" Ш.Бронте, "Агнес Грей" и "Незнакомка из Уайлдфелл-Холла" Э.Бронте, "Чувство и чувствительность" и "Гордость и гордыня" Дж.Остен, рассказы Д.Стейнбека, П.Г.Вудхауса, С.Моэма, Э.А.По и др. Лауреат премии "Странник" (2001 г.) за перевод романа С.Кинга "Сердца в Атлантиде".

"Мне до сих пор интересно переводить"

Русский Журнал: Вы пятьдесят лет занимаетесь переводом. По вашим наблюдениям, существует понятие "теория перевода"?

Ирина Гурова: У всех разные принципы. Вот, например, я редактировала перевод "Тэсс из рода д'Эрбервилей" Томаса Харди, сделанный женой Ланна Кривцовой. Харди сравнивая батраков и батрачек с греческими богами, пишет spirits, по-русски это "в воздухе носились духи", а у Кривцовой - "в воздухе пахло спиртным"...

Или еще переводческие казусы. Помните, в "Острове сокровищ" Стивенсона в трактире появляется старый моряк Билли Бонс. Он чего-то боится и "кричит", как сказано в переводе, песню. Когда человек ждет смерти, он будет весь день орать песни?.. А в "Знаке четырех" Шерлок Холмс говорит, что написал исследование, представляющее большой практический интерес, на тему влияния профессии на форму руки, и приложил к нему литографии рук кровельщика, моряка, пробочника, композитора, ткача, шлифовальщика алмазов. Что бросается в глаза в этой фразе? Руку композитора вы отличите от руки пианиста? На эту ошибку указывал еще Чуковский в "Искусстве перевода", изданном "Academia".

РЖ: В "Высоком искусстве"?

И.Г.: Это он потом так ее назвал. Я надеялась, новый переводчик не повторит эту ошибку. Вероятно, старый перевод он не сверял с оригиналом.

Продолжая тему переводческих казусов... Готовилось первое собрание сочинений Драйзера, собрались переводчики и отменили деление штатов на графства: "Мол, в Америке графов никогда не было". На это я ответила: "Весь губком ушел на фронт", - к 1924-му году губернаторов у нас давно не было. В результате в переводах появился "шериф", а в Америке шайры не водились. В одном из романов Драйзера в переводе Татьяны Алексеевны Озерской, для которой, кстати, текст был важнее собственного самолюбия, о политикане говорится: "Он был первым человеком в округе" - имеется в виду избирательный округ, а спустя пять страниц "Он использовал свое положение, чтобы подлизаться к первым людям округа" - то есть графства. В Луизиане, например, вместо графств были приходы, а начиная с округа Колумбия еще и судебные округа... В одном переводе мне встретилась такая фраза: "В графстве Нью-Йорк один судебный округ, а в городе Нью-Йорк девять судебных округов". Часто границы графств и округов не совпадают, в графстве может быть два округа, и наоборот. Кстати, в Англию count'ов завез Вильгельм Завоеватель, до этого были earl'ы. Все английские графы обязательно иностранцы, возьмите произведения Уилки Коллинза или героя Дюма, графа Монте-Кристо.

Помните, Том Сойер и Гек Финн видят на кладбище, как индеец Джо убивает доктора? И пишут клятву: Гек Финн и Том Сойер клянутся, что будут держать язык за зубами - и вдруг - "или напишут". Почему вдруг прошедшая форма в будущем? Гек неграмотен, у Тома - единственная медаль за орфографию. Почему глагол rot? А ведь есть клятва "а не то землю есть буду", то есть "сгнию". На бумаге еще осталось местечко, и Том приписал "или сгнием".

Это я к тому, что многие переводчики невнимательны или считают, что они лучше авторов. А, по-моему, у читателя должно сложиться такое же впечатление от русского текста, как у англоязычного от оригинала. Для этого мне нужно, насколько возможно, правильно воспринять английский текст, а потом, как люблю выражаться во внутренних рецензиях, "средствами русского языка передать особенности стиля автора".

РЖ: Чужие переводы вы читаете с точки зрения читателя или все-таки переводчика?

И.Г.: Чужих переводов я не читаю. Например, в переводе Абкиной, моего первого редактора, Дориан Грей говорит: "Ох, Генри". Мог он сказать "ох"? - Нет. Правда, тогда была мода на русификацию, боролись с иностранщиной.

Я редактировала один исторический роман Диккенса. Действие происходит в восемнадцатом веке, аристократ думает про себя: "Вот съездят тебя железной рукой по кумполу". "Кумпол" так и остался в тексте - это было любимое выражение брата переводчицы, в таком случае в примечании так и надо писать... А один мой коллега говорил: "Если надо, у Диккенса будет гореть электрический свет". В одном романе он все "если" заменил на "ежели" - так ему больше нравилось. Как-то мой муж, редактируя перевод одной женщины, указал на неточности в ее тексте, на что услышал: "Вы что, хотите, чтобы у меня было как у автора?!" И среди современных переводчиков многие так думают.

РЖ: Значит, вам не близки принципы школы И.А.Кашкина?

И.Г.: Они перегнули палку. Нора Яковлевна Галь в первом издании "Слова живого и слова мертвого" написала: моряк сказал: Мне пора идти, но ведь это скучно, лучше: мне пора отдавать концы. Во втором издании добавила: выражение неудачное. "Отдавать концы" - значит "умереть", лучше "отчаливать". Или, по ее мнению, сияние не может быть слабым. Откройте Пушкина: "Сиянье слабое наводит..." или А.Н.Островского: "в слабом сиянии фонарей"...

Герой Эдгара По говорил, что в минуты депрессии берет Помпония Мелла и читает то место, где говорится о египанах. Сначала в переводе Н.Я.Галь было: "о египетских богах с козьими ногами". Мой покойный муж, большой эрудит, открыл в античной хрестоматии пять строк, оставшиеся от Помпония Мелла: "...а дальше живут египаны" и примечание "Никто не знает, что он под этим подразумевал".

Вообще в темных местах надо давать подстрочник, в девяти из десяти случаев вы переведете правильно. Как в случае с покойником и ящиком в "Острове сокровищ" Стивенсона: "dead man's chest". В "Известиях" предположили, что это старинная песня, а "сhest" - грудь мертвеца, на которой сидят и его жрут. Но для Джима "chest" ассоциируется с сундочком, в котором хранится карта острова сокровищ, поэтому тут переводчику нечего быть умным, а в примечаниях или предисловии, пожалуйста, напиши свои догадки.

РЖ: А есть собственные ошибки, которые вы помните до сих пор?

И.Г.: Полвека назад я переводила несколько очерков Диккенса в первом томе собрания его сочинений, выпускавшемся "Гослитом". На мое великое счастье редактором этого тома была Мария Федоровна Лорие, редактор просто изумительный. Я споткнулась на фразе Old Lady of Threadneedle Street, решив, что улицы с таким названием быть не может, а так как Диккенс был мастером сочинять всякие значимые имена и названия, то бодро перевела "старая дама с Портновской улицы", абсолютно не понимая, что это собственно значит. Правда, соответствующих справочников тогда в широком доступе практически не было, но, главное, я вообще не умела с ними работать. И вот Мария Федоровна мягко мне объяснила, что Бреднидл-стрит - это улица в лондонском Сити, на которой находится Английский банк, он же "старая дама". И я твердо зарубила себе на носу: не знаешь - не истолковывай и не сочиняй.

Вторая ошибка ошибкой, строго говоря, не была: floorboards я, понятно, перевела "доски пола" - и опять-таки услышала мягкое: "Зачем употреблять два слова, когда есть для этого понятия одно - половицы". И это легло в основу моего глубокого убеждения, что в художественном переводе следует исходить не из словарного значения слов, а четко представить себе, какой предмет (идея, понятие, свойство и т.д.) стоит за английским словом и назвать его по-русски. Учитывая время и место, когда происходит действие. И тогда к слову glass кроме "стакана" можно найти синонимы "бокал", "рюмку", "стопку", "фужер" и т.п. И персонажи не будут пить виски стаканами, при чем не пьянея.

Переводчик должен помнить: кто, когда и где. По-австралийски выражение может значить одно, на англо-индийском - другое, по-канадски - третье. Как-то я написала "развязная" о вульгарной девице, а потом посмотрела в "Словарь языка Пушкина": "Развязный: воспитанный, умеющий себя держать в свете" и вспомнила пьесу Островского "Не все коту масленица", где приказчик идет к дядюшке за прибавкой: "Выпил, себе развязку сделал". Развязный молодой человек знал, куда руки девать, когда подать даме пальто... Так что пришлось придумывать другое слово, а вообще для этой девицы я сильно обкрадывала монолог Липочки: "кавалеры" и все прочее.

РЖ: Получается, вы долго работаете над текстом?

И.Г.: Именно над этим долго. Обычно я проверяю слова, значение которых может измениться. Мой рекорд: роман Льюиса "Монах". Льюис - один из трех китов готического романа ("Удольфские тайны" Радклиф, "Мельмот-скиталец" Мэтьюрина, "Монах" Льюиса). Он гордился тем, что написал его за семь недель, там столько стихов... а у меня на перевод ушло девять недель.

Мне до сих пор интересно переводить, а если меня ловят на ошибках - что случается редко, найти-то можно, но я их обычно замазываю, - всегда говорю "спасибо". Например, мне недавно встретилась фраза: приятели ходили на кухню "to see her cook" - "смотреть, как она стряпает". А у меня заело, и я написала "смотреть ее кухарку". Редактор робко указала на это место, я ее поблагодарила. Своих ошибок я, конечно, стыжусь, но признаю их.

Семья

РЖ: Родители поощряли ваш интерес к языкам?

И.Г.: Я немного учила английский частным образом, в школе у меня был немецкий.

РЖ: Чем занимались ваши родители?

И.Г.: Отец, Гавриил Осипович Гордон, закончил московский университет, блестяще знал древнегреческий, латынь, французский и немецкий. Студентом был репетитором у Щукина. В то время мы жили на Арбате во флигеле щукинского дома: три комнаты и совмещенный санузел, куда меня носили на руках. Помню, в глаза попадает мыло - противно. Читать я начала года в 3,5.

Как-то отец попросил у Щукина взаймы тридцать рублей, тот дал, а когда папа отдал, Сергей Иванович повис у него на шее: "Спасибо. Я миллионер - попроси, я дам. Так нет, берут взаймы и не отдают". Когда Щукин уехал за границу, в особняке, жила его дочь графиня Келлер, хранительница музея. А когда папу сослали на Соловки...

РЖ: За что?

И.Г.: Официально - за шпионаж. Думаю, понадобилась наша дача на Николиной горе. К тому же в Марбурге он был знаком с Паулем Шеффером. В 1928 году левый журналист Пауль Шеффер приехал в СССР, просил разрешения повидать папу, а вернувшись, написал про СССР ядовитую книгу. Я его хорошо помню: он подарил мне шоколадную бомбу. Брат говорил, что основным поставщиком информации для книги был Радек. А после войны вышла книга о шпионаже, в которой была фраза: "Пауль Шеффер, известный международный шпион..."

Так вот, в 1929-м, когда мне было четыре года, папу сослали на Соловки, там он сидел в одной камере с Лихачевым. Кстати, когда мы переезжали с Арбата в Марьину Рощу, я провела месяц на даче у Молотова. Сестра моего отца преподавала на рабфаке и учила его жену. А во время второго ареста отец прислал для моей сестры, которая умерла в 1940-м, свою тетрадь "Введение в философию", ее я потом перепечатала (почерк у него был ужасный). У него лет в двенадцать был период большой религиозности, позже проснулся интерес к философии. Он переводил Мопассана, редактировал другие переводы. Организовал Учпедгиз, курсы заочного обучения учителей, работал в издательстве "Academia". У папы была колоссальная память, он знал наизусть все литургии.

РЖ: Он был православный?

И.Г.: Да. Во время второго ареста, в Угличе, писал воспоминания и пересылал нам. Мои племянники их потеряли, остались только выборки, сделанные моим покойным братом.

А мама из Моршанска, ее девичья фамилия Воскресенская, девичья фамилия бабушки Ингерсон. Мой прадед - датчанин приехал в 1836 году в Россию, у него было восемь детей, а после смерти жены он перешел в православие и женился на местной купчихе Томилиной. У них родились шестеро дочерей, моя бабушка вторая. Она вышла за чиновника, отец которого был протопопом моршанского собора. С маминой стороны: кровь духовенства и купечества, наиболее чистая, плюс еще датская.

РЖ: Мама работала, после того как отца посадили?

И.Г.: Да, кастеляншей в доме для дефективных детей. Потом выяснилось, что советские дети дефективными быть не могут, и это слово из названия исчезло. А потом сторожем-пожарником.

С нами тогда жила мамина сестра, Ольга Александровна Голубева, - известная провинциальная актриса. Два года играла у Корша, два года у Комиссаржевской, я отдала ее воспоминания в музей Бахрушина. В 1918-м у нее начался сильный атеросклероз, со временем она переехала в ленинградский Дом ветеранов сцены. Там была великолепная библиотека, как-то туда пришел проверять книги молодой человек: "Пусть старики читают, что хотят". Я там прочитала "Дьяволиаду", "Вестник Европы"... Кстати, в "Вестнике Европы" я впервые прочитала Эдгара По, "Лигею", и думала, что все, описанное там, произошло на самом деле.

МГУ, Джек Лондон, "АСТ"

РЖ: Где вы учились?

И.Г.: На романо-германском отделении МГУ. Если бы не Вторая мировая война, я бы туда не поступила. Меня на неделю даже положили в больницу из-за дистрофии и давали лишние кусочки сахара. Я окончила школу экстерном (она была рядом с телеграфом, где висел плакат "Родина-мать зовет"): у меня была такая веселая болезнь, когда можно было "сделать" себе любую температуру, я "делала" обычно 39. На трудфронте в Поварово я сторожила бревна и вещи работниц, а в это время мама подала мои документы на русское отделение. В 1942-м на основе ИФЛИ в МГУ организовали филологический факультет, я - из первого его выпуска. Я туда не хотела и пришла узнать, какие есть еще факультеты, узнала об искусствоведческом... Но была застенчива и боялась подойти с вопросом к секретарю, так что перевелась на романо-германское отделение уже потом. Тогда на поездку в трамвае были градации: туда-то - 10 копеек, куда-то - 15. Если у меня не было монеты для сдачи, я шла пешком, лишь бы не спрашивать. Это все потому, что меня, шестилетнюю, мама таскала по прокуратурам.

РЖ: А что вы делали после МГУ?

И.Г.: После университета десять лет была в школе учительницей английского. А в перевод попала так: моя близкая приятельница по университету работала в Долгопрудном на физтехе, а мать ее коллеги была секретарем художественной редакции "Гослита". "Художественной литературы" еще не было, моя приятельница рассказала ей обо мне, так я получила пробу.

РЖ: Помните свой первый перевод?

И.Г.: Рассказ Лондона "Под палубным тентом", пол-листа, его потом много переиздавали. За лист при переиздании платили 15 рублей, за тираж прибавляли, так что 45 рублей присылали то из Астрахани, то из Архангельска.

РЖ: А сейчас где-то работаете?

И.Г.: В основном в издательстве "АСТ". Талантливые девочки редакторы, бывшие физики, спрашивают: "Разве это вы переводили?.." Я перевела много фантастики.

РЖ: Вам нравилась фантастика?

И.Г.: Мне все нравилось. Вот говорят "Ах, люблю то-то..." Я, например, люблю Агату Кристи, но легче зубы драть, чем ее переводить. Не выношу Мелвилла, Фолкнера, а переводила их с наслаждением.

РЖ: Почему?

И.Г.: Я вижу, что и как хочет автор, мне это интересно. Редактируя для "Детгиза" гениальный перевод "Приключений Гекльберри Финна" Дарузес, я сделала только четыре поправки, причем три из них были опечатками.

РЖ: А что за поправка, не помните?

И.Г.: Вместо "уж" - "уже"... Я прочитала эту книгу, как и "Приключения Тома Сойера" в переводе Чуковского, в восемь лет, и с тех пор мне было непонятно одно место. Гек на острове разводит костер, ночью его заливает дождь: на том месте, где ствол прижимался к земле, остались угли. Я выросла, можно сказать, на дровах и знала, что дерево, прижатое к земле, не горит. А у Твена сказано: угли тлели там, где нижняя часть бревна не соприкасалась с землей. Редактируя для того же "Детгиза" "Рольфа в лесах" Сетона-Томпсона, я тоже столкнулась с неточностями перевода. Я обожала Сетона-Томпсона, рыдала над его рассказами, но в переводе Николая Чуковского отсутствовала ровно половина.

Фолкнер 30-летней выдержки

РЖ: Насколько важно быть первым переводчиком? Я имею в виду роман Фолкнера "The Sound and the Fury", который к тому моменту, когда вы приступили к работе над ним, уже существовал в классическом на сегодняшний день переводе Осии Сороки?

И.Г.: В предисловии к переводу я написала об этом. Свой я сверила с переводом Сороки - и единственное чему позавидовала: слову "кепи", в моем "фуражка", а все довольно редкие совпадения убрала. Почему? На Т.А.Озерскую как-то подали за плагиат, и мы с мужем, чтобы ей помочь, сравнили переводы Чуковского и Дарузес "Приключений Тома Сойера". Переводы разные, а совпадение лексики больше пятидесяти процентов. Перевод Н.Л.Дарузес блистательный. Она одну из моих поправок приняла, и я этим горжусь. Тогда Лорие сказала мне: "Как можно редактировать Наталью Леонидовну?!.." Она была рядом с кашкинцами, но при этом сама по себе.

А вот интересный случай: Мариэтта Шагинян в предисловии к "Лунному камню" честно написала: когда я жила в Свердловске, нужны были деньги, я слегка поправила перевод, теперь это мой перевод. Проводя сверку перевода с оригиналом, я попыталась Великих Монголов переделать на Великих Моголов, но Шагинян накричала на кого-то, мой перевод забрали, - не хотели с ней связываться. Например, в предложении "Английский офицер в туземных летописях нашел..." она исправила "туземные" на "отечественные" (то есть индийские), а в фразу "Ему во сне явился бог Вишну" добавила "якобы": "Ему якобы во сне явился..."

Возвращаясь к вашему вопросу: перевод Сороки в "Иностранной литературе" зарубили, на него было четыре отрицательные рецензии, а роман стоял в плане.

РЖ: Внутренние рецензии?

И.Г.: Да. Поэтому мне спешно дали его перевести, а я не знала, что такое Фолкнер. Перевела, а потом в "Иностранной литературе" прошел перевод Сороки, и вскоре его объявили гениальным. Это дело вкуса, но от Фолкнера там мало что осталось...

"Звук и ярость" долго лежал в "Художественной литературе", на него просили написать рецензию Риту Райт, она отказалась (после чего я ее зауважала), сказав, что меня не любит (не знаю, меня или мои переводы, хотя я с ней не была знакома), потом обратились к Норе Галь. Я видела рецензию, мне запомнилась замечательная фраза: "Я, конечно, не читала всех переводов И.Гуровой и не могу сказать, что все авторы ею загублены..." Критиковала она, например, детское слово "хрыча": конечно, Сорокины "бяки" - не очень хорошо, но что за "хрыча"?! Или "буленьку" (у Сороки "бабушка"), а в тексте вначале вообще непонятно, о чем речь.

РЖ: Сложно было переводить Фолкнера?

И.Г.: Я была от него пьяная, но врала много, а когда сверяла с переводом Сороки, оказалось, у него больше ошибок.

В беседах Фолкнера со студентами его в основном спрашивали про притчу. "Почему в части, посвященной Квентину, нет знаков препинания, почему ни разу не называются часы?" В первой строчке единственный раз указка: семь часов (в переводе Сороки: дальше пробило восемь, девять, скоро должно было пробить двенадцать). На что Фолкнер ответил: "Он уже мертвый. Для него времени не существует". Это было трудно переводить.

Помните, Квентин покупает утюги? Сначала я не сообразила, зачем (чтобы надеть на шею и утопиться). У Сороки написано про них: "На воздухе они весят больше". Сначала я написала так же, а потом сообразила, что в лавке и на улице они весят одинаково. Тут речь идет о единственном законе физики, который я знаю наизусть: "На погруженное в жидкость тело действует выталкивающая сила, равная весу жидкости, вытесненной из-за погруженного в нее тела". Я написала "В воздухе они весят больше".

РЖ: Вы говорите, не знали, зачем герою утюги. До этого вы не читали роман целиком?

И.Г.: Сначала я только просматриваю роман, иначе мне становится скучно, а потом все тщательно редактирую. Кроме того, зная текст заранее, начинаешь подгонять. Мария Федоровна Лорие, перед которой я преклоняюсь, как-то сказала, что я быстро работаю. Поэтому рассказик Диккенса я решила перевести медленнее, но к концу перевода начало куда-то отодвинулось, и мне пришлось сделать одну и ту же работу дважды. Свой метод я никому не рекомендую, но судят-то по результату...

РЖ: У вас не было трудности при переводе потока сознания, отсутствие знаков препинания не создавало возможности разного прочтения?

И.Г.: Трудности, конечно, были, но фолкнеровский текст тащит за собой.

РЖ: Почему ваш перевод пролежал тридцать лет и вышел только в 2000 году в "АСТ"?

И.Г.: Вышел перевод Сороки, и для моего дорога была закрыта. Вторые переводы были запрещены.

"В печати мое имя упоминали два раза, и оба ругали"

РЖ: Как вам работалось над совместными переводами?

И.Г.: Все зависит от партнера. Первый раз мы попробовали переводить вместе с Раисой Сергеевной Бобровой. Это была прекрасная книга из жизни чартистов, жаль, ее не переиздают: как увлекательно можно писать на тему рабочего класса!.. Я там пропустила важную фразу, сейчас бы ее восстановила. Мы с Бобровой поделили текст так: первую половину - ей, вторую - мне. Я прочитываю ее части, она - мои. Я отредактировала первую главу ее перевода, а она взяла то, что считала нужным. В ее части больше юмора, в моей - лирики. Что-то обязательно надо сводить, а что-то нет. Потом я старалась брать начало текста. Так, я делала первую половину романа Войнич "Сними обувь твою", а вторую Раиса Ефимовна Облонская.

РЖ: По вашим наблюдениям, между переводчиками довольно натянутые отношения?

И.Г.: Смотря у кого с кем. С детства из-за своего социалидиотизма я часто вызываю к себе резко отрицательное отношение. Я не вру, не виляю хвостиком, когда нужно... Я переводила книгу Сноу, в которой говорилось о том, что у таких "взрослых" родителей, как мои (когда я появилась, им было по тридцать девять), рождаются либо дауны, либо очень способные, но социал-идиоты (там, правда, другое слово).

В печати мое имя упоминали два раза, и оба ругали. Особенно мне нравится критика за перевод Диккенса. Над собранием сочинений Диккенса работали киты и двое молодых: Татьяна Максимовна Литвинова и я. Почему Татьяна Максимовна, понятно: отец - нарком иностранных дел, мать - англичанка. Так вот, на мой перевод в первом томе Диккенса была рецензия в газете, фамилию автора не помню, что-то вроде катехизиса: странно, что молодой Диккенс пишет таким суконным языком... А он писал от имени шестидесятилетнего нотариуса - значит, я все правильно сделала. А второй раз критиковал человек, с которым у меня хорошие отношения, но надо было ругнуть. Правда, сделал он это изящно.

РЖ: По-вашему, существует "возраст для перевода"? Ведь, кроме знания языка, нужен жизненный опыт. Или это зависит от человека: если он талантливый, его переводы хороши в любом возрасте?

И.Г.: Да. Кроме таланта нужен опыт. Первые мои переводы меня не восхищают, я следовала канонам.

РЖ: Какой перевод был самым сложным?

И.Г.: Барбара Картленд. Труднее всего переводить бездарные произведения.

РЖ: Зачем переводили? Из-за денег?

И.Г.: В основном из-за всеядности. К тому же эту литературу широко читают. У Сетон-Томпсона, например, есть рассказ "Куропатка с берегов Дона". Когда я переводила Timelife'скую книжку о птицах, оказалось, это вовсе не куропатка, а воротниковый рябчик... Помню, я жаловалась Инне Максимовне Бернштейн: "Подумайте, птица называется трупиал! У Брэма я нашла красноплечего желтушника, а редактор мне назад трупиала поставила". Этот самый трупиал, кстати, - самая распространенная птица в США, но я лишь однажды встретила его в тексте.

РЖ: Не сличая перевод с подлинником, вы можете понять, хороший он или нет?

И.Г.: Я не сужу перевод, не сличив его с подлинником. Винни-Пух - прелестная вещь, но к Милну не имеет отношения.

РЖ: Ну там же сказано "пересказал с английского Б.В.Заходер".

И.Г.: Это не пересказ, а переделка. Почему Винни-Пух? Заходер объясняет: была медведица Винни, а Милн говорит о стадиях развития ребенка. Мальчик назвал медвежонка Winnie-the-Pooh, ему говорят: "Но Винни - девочка", а он логично отвечает: "Winnie-the-Pooh". Потом ему дарят поросенка, кенгуру с кенгуренком - и так родилась игра слов: Кенга и Ру, "Tigger" превратился в "Тигру" (я бы, возможно, написала "Тиггер")... Заходер с этим не считался, может, от этого перевод и выиграл. Так "Приключения Буратино" Толстого куда веселее итальянского Пиноккио. В моем детстве был Пиннокио, при переезде в Марьину Рощу книжка потерялась. Помню свое возмущение, когда в "Пионерской правде" стали печатать Буратино. А вообще, нельзя считать переводом то, что потеряло авторскую идею.

РЖ: Есть чужие переводы, в которых хочется оставить, все как есть, даже ошибки? Своего рода переводы-примеры?

И.Г.: В "Блеске и нищете куртизанок" у Эсфири, племянницы Гобсека, волосы до полу, черные как вороново крыло, а потом вдруг белокурые... Но Бальзаку можно, такие нестыковки надо оставлять. Читали "Франсуаз" Мопассана в переводе Толстого? Он изменил смысл, у него другая концовочка. Тем, кому интересен Толстой, важна его трактовка, но тому, кто хочет знать Мопассана, нужен другой перевод.

РЖ: Бывают хорошие переводы плохих произведений?

И.Г.: Если перевод такого произведения очень хороший, значит, это переделка. Однако часто вопиющие ошибки бывали по вине издательства. Например, по-русски роман Нараяна назван "Художник малюет вывески". Между тем герой влюблен в свое дело, выписывает все буковки и неоднократно говорит о себе: "Я не художник, я каллиграф". Я бы назвала роман "Мастер по вывескам".

Кстати, название часто настраивает совсем на другой лад, как получилось с переводом названия фильма "Римские каникулы". Ведь "Roman holidays" - это умирающий на арене гладиатор.

"Для меня перевод - цель, а не средство"

РЖ: Вы перечитываете свои переводы? Может, сейчас перевели бы что-то иначе?

И.Г.: Не дают перечитывать. Вот лежит Стивен Кинг с двумя страшнейшими опечатками (например, имя Свами превратили в "с вами"). При переиздании я их исправила, а в типографии сделали с прежнего набора.

РЖ: Это была ваша идея перевести книгу?

И.Г.: Меня долго уговаривали. А оказалось, книга изумительная, я потом рыдала: "Спасибо, что дали". Мои знакомые, которым по 50 лет, прочитали ее за ночь: "Это о нас". В ней отражено другое произведение Кинга, я об этом только недавно узнала. В том переводе, например, "разрушители", а у меня "ломатели", это слово больше подходит.

Сейчас я перевожу книги, которые словно обо мне и для меня. Скажем, "Перст указующий" блистательного английского историка Йена Пирса. Автор знает, о чем пишет. А вот, допустим, Джек Лондон в "Морском волке" не замечает психологического ляпа. Героев в лодке носило три дня, прежде чем выкинуло на берег: она причесывалась, и я отворачивался, чтобы не трогать ее целомудрие. А что же он делал, спрашивается, когда она справляла большую нужду?! Не так давно переиздали смешную "Шхуну, которая не хотела плавать" Фарли Моуэта: герой с будущей женой плавают вокруг Нью-Фаундленда. На шхуне удобств никаких: вдруг я услышал сильный всплеск. За неимением гальюна Клара села на перила и свалилась за борт... Как-то покойную королеву-мать, которая много занималась общественной деятельностью, спросили: "Что вы посоветуете человеку, вступающему на этот путь?" - "Увидев унитаз, воспользуйтесь им".

РЖ: Вы говорите, что кроме перевода ничего не умеете, но все-таки чем бы занимались, если бы не перевод?..

И.Г.: Была бы плохой учительницей английского. В переводе я нашла себя. А вообще мечтала лежать на берегу реки с книжкой, есть клубнику и периодически купаться.

Переводчик берет знания отовсюду. В романе "Взгляни на дом свой, ангел" у актеров немого кино руки и лица выкрашены в желтый цвет. Я вспомнила, как мой старший брат, работавший на Мосфильме оптиком, рассказывал, что там все ходят в желтых манишках. Оказывается, желтый цвет в черно-белом кино дает белый.

РЖ: Наверняка, за пятьдесят лет вам встречались в тексте темные места. Что вы делали в таких случаях?

И.Г.: Автор пишет о том, что знает, а переводчик, как говорил Александр Иванович Смирницкий, должен знать, куда посмотреть. У меня много справочников. Словарь Фасмера нужен редко, а книги о путешествиях, археологии и т.п. часто.

РЖ: После какой-то книги вы подумали: "Теперь я настоящий переводчик!", ну, или что-то менее пафосное?..

И.Г.: Никогда не думала на эту тему. Мне повезло: за деньги государства меня учили на конкретных вещах изумительные редакторы, люди огромной культуры - Мария Федоровна Лорие, Вера Максимовна Топер... Иногда я взбрыкивала, когда, скажем, Вера Максимовна хотела заменить "брави" на "лихих людей", а дело происходило в Венеции... Четыре листа Диккенса я перевела за две недели, была как пьяная, но сдала в назначенный срок. Мне, начинающему переводчику, Мария Федоровна сделала четыре поправки, из этого я заключила: перевела как надо. А до 18-ти лет иностранных языков я не знала, читала и перечитывала русскую классику, Гоголя помнила наизусть.

РЖ: В советское время было принято разжевывать непонятные места или оставлять, как есть?

И.Г.: Надо понять логику текста. Для Оскара Уайльда важны кружева слов, и он подгоняет под них смысл; для Фолкнера поток сознания. Вероятно, точки и большие буквы в переводе "Шума и ярости" Сороки поставили редакторы.

Для героя Фолкнера не существует "мне" - только "моя рука пришла, моя рука ушла"... В рецензии на мой перевод было написано: "Можно трудного Фолкнера перетолковать так, чтобы поняли инженер и домохозяйка?" Можно, но это будет не Фолкнер. Как и Гулливер, которого я читала в переложении для детей, совсем не то, что в оригинале. Что касается имен дяди и племянницы, Квентин и Квентина, восемь страниц нельзя понять, о ком речь. Я сдалась на пятой, потому что из прошедшего времени ("was") никуда не прыгнешь: "был" - "была". А мне говорят, что этого нельзя делать, тогда как Фолкнер ради этого писал!..

В моем переводе "Пионеров" Купера первые поселенцы в графстве Нью-Йорк видят с холма огромную равнину, "некоторую часть ее занимало озеро", но озеро не укладывалось в текст. Потом я поняла, что озеро - это вся равнина, зимнее занесенное снегом озеро, и все встало на место.

Все нормальные дети хотят быть актерами, я - тоже. Перевод - это актерство, если переводить по-настоящему. Вот вам пример: мы жили в маленькой комнате, на диване сидит муж с гостями, сбоку письменный стол с машинкой, я вдруг начинаю биться головой об стол. Он говорит гостям: "Не обращайте внимание". Это меня Мария Федоровна Лорие научила проигрывать, как идет перевод.

РЖ: В этот момент вы про себя прочитывали текст?

И.Г.: Не только. Главное: образ, логика и то, что хочет автор. Редактируя рассказы Диккенса из его журнала, в одном рассказе я написала "пунцовые губки". На что мне сказали: "Пунцовые губки" - это так пошло". А в середине XIX века так писали - и читательницы млели.

РЖ: Бывают непереводимые книги?

И.Г.: Да. Я считаю, серия про Дживса непереводима, там Вудхаус использует свой жаргон, а в серии про Псмита его довольно мало. Или, к примеру, жаргон кокни, когда вся соль именно в нем, поэтому "Пигмалион" Шоу не очень переводим. Игру слов можно придумать, иногда отходя далеко от текста, но при этом сохраняя суть. Когда не было новых книг, тем более детективов, я перевела вслух около 50 романов Кристи. А серию про Псмитов раз пять читала знакомым по-английски: каждый раз долго хохочу, они на меня смотрят и тоже начинают смеяться, я что-то выдавливаю, и все довольны.

Вудхаус широко пользуется цитатами, причем одними и теми же. Например, "как сказал поэт такой-то", поэтому, встречая очередную цитату, вставляю ее из этого поэта в текст. Главное - юмор, чтобы не отвлекаться на примечания внизу страницы. Фраза: "Вы сравнитесь в веках с сэром Рэйли" встречается у него раз десять, английскому читателю понятна эта аллюзия, а нашему нет, поэтому я добавила "который бросил под ноги королеве свой плащ". Англоязычный читатель понимает, что название романа Фолкнера "The Sound and the Fury" отсылает к строке из "Бури" Шекспира. Конечно, точнее было бы перевести "Тот звук и та ярость", но русскому уху это ничего не говорит.

Вообще, при переводе надо учитывать вес английского и русского выражений. Например, "What do you mean?" переводят "Что вы хотите этим сказать?" - а тут все зависит от контекста: "То есть?", "А?", "О чем вы?", "Ну и что?"...

Кстати, интересна жизнь ошибок. Чтобы выстрелить, что вы делаете с курком?

РЖ: Нажимаю.

И.Г.: Если бы все киллеры жали на курки, никого бы не убили. Курок взводят, потом нажимают на спусковой крючок, собачку, и спускают курок. В дореволюционном Майн Риде на курок жмут, а в седьмом классе по военному делу нам дали в руки винтовочку - оказалось, его взводят и спускают. Так писать длинно и неудобно, поэтому в переводе я обычно "спускаю курок", а "нажимаю", если это оговаривается специально.

Хотите историю происхождения слова "бистро"? Во всех кроссвордах пишут, что мы подарили это слово французам. Я усомнилась. Когда русские были в Париже в 1814 году, кто ходил в ресторан? Не знаю насчет казаков - читайте блистательного Тынянова. Когда император увидел, что двое гвардейцев вошли в кабак, то пришел в ужас: пусть граф Орлов ворует, но он один, но если вся армия пойдет в кабак, кто защитит Россию?! Предположим, ходили казаки в ресторацию. Как русский поторопит гарсона? "Быстрей", "быстро"? В "Словаре языка Пушкина" есть слово: "живо". Он бы сказал: "Живей, братец". Зачем человек ходил в кабак? Посидеть, поговорить по душам, значит, бессмысленно кричать "быстро". У Флобера, Стендаля, Бальзака найдите "бистро", оно появляется только во времена Мопассана. В "Rober'е" указано, что это "слово появилось в 1880 годах, происхождение неизвестно. По-видимому, в честь хозяина первого подобного заведения".

Почему самое блестящее кино не передает глубину произведения? Получается либо иллюстрация, либо искажение Я вычитала про этот закон в книге об искусстве кино: из хороших произведений всегда получаются плохие фильмы, а лучшие фильмы - из второстепенных. "Рождение нации" Гриффита поставлен по второстепенному романчику.

РЖ: Было ли такое: вы долго бились над каким-то местом и, в конце концов, придумали удачный, интересный вариант?

И.Г.: Наверное, но сейчас не вспомню. Бывало, застряну на какой-то фразе, а утром на свежую голову приходит вариант перевода.

Для меня перевод - цель, а не средство. Видите, как я работаю? Под рукой "Американа", цитатник, латинский и технический словари, "История костюма"... Все справочники сильно растрепаны.