Переводчику необходима душевная чуткость» - ссылка на интервью с переводчиком Лысенко Евгенией Михайловной

 Лысенко Евгения Михайловна - переводчик с испанского, польского и французского языков. Среди работ - романы испанских писателей "золотого века": "Хромой бес" Л.В. де Гевары, "Карманный оракул" и "Критикон" Б.Грасиана, "62. Модель для сборки" и "Книга Мануэля" Х.Кортасара, "Дневник войны со свиньями" А.Бьой Касареса, рассказы и эссе Х.Л.Борхеса, "Улей" Х.К.Селы, "О героях и могилах" и "Аваддон-губитель" Э.Сабато, "Камо грядеши", рассказы и повести Г.Сенкевича, "Красные щиты" Я.Ивашкевича, статьи Ж.Ж.Руссо, письма Г.Флобера и др. Лауреат премии "ИЛ" (1988 г.) за рассказ Т.Боровского "А у нас в Аушвице..."

РЖ: Перевод пришел в вашу жизнь или вы пришли к переводу?

ЕЛ: Я готовила себя к музыкальной карьере, училась в консерватории.

РЖ: Вы - москвичка?

ЕЛ: Нет. Я родилась на Украине, училась в музыкальном техникуме в Киеве, потом в консерватории, вышла замуж и переехала в Москву. В войну с ребенком и моими родителями мы жили в эвакуации на Урале. В Москву я вернулась только в 1944 году, в разоренную комнату общежития пединститута на улице Усачева. Мы получили там комнату - мой муж, Л.Е.Пинский, был доцентом и преподавателем университета. А с музыкой ничего не вышло: три года я не играла, маленький ребенок, одна комната, к тому же у меня случился нервный срыв. И я поступила в университет, на западное отделение филологического факультета в группу немецкого языка. Почему немецкого? До войны в школах в основном изучали немецкий, к тому же я самостоятельно учила его в эвакуации. Потом перешла во французскую группу, французский я знала с детства.

РЖ: Французский вам был интереснее?

ЕЛ: Да. К тому же там преподавал прекрасный лингвист, профессор М.В.Сергиевский (он вскоре погиб в авиакатастрофе). Там я выучила испанский, он стал моим третьим иностранным языком, курсовую и диплом я писала по испанской грамматике. В 1948-м меня приняли в аспирантуру, но вскоре началась кампания против "космополитов". И моего мужа, который замечательно читал лекции, пользовался большой популярностью на западном отделении, перевели на факультет журналистики. Считали, что он оказывает "вредное влияние". Так тянулось до 1951 года, я уже начала диссертацию.

РЖ: А на какую тему?

ЕЛ: Тема лингвистическая, скучная: "Условное наклонение в испанском языке". Но защитить диссертацию мне не удалось - в 1951-м мужа арестовали и отправили в лагерь. Я с большим трудом устроилась техническим переводчиком в Угольный институт в Панках, такое местечко за Люберцами, в лабораторию буро-взрывных работ. Мной были довольны, я переводила иностранные журналы и за два года стала специалистом по буро-взрывным работам.

РЖ: А с каких языков вы там переводили?

ЕЛ: С немецкого, французского, испанского. Кроме того, понемногу изучала английский, а польский был мне знаком с детства. Моего деда, солдата русской армии, расквартировали в Польше, он женился на польке, там родились дети, в том числе и мой отец. Отец знал польский, в доме были польские книги.

РЖ: Вы говорите по-польски?

ЕЛ: Нет, но его понимаю. Еще я знаю украинский, потому что училась в украинской школе. В 1956-м, отсидев 4,5 года по статье 58, вернулся муж. Моя сокурсница из польской редакции "Художественной литературы" предложила мне перевести рассказы и повести Сенкевича. Перевод понравился, и в 1957-м я решила бросить ВУГИ и заняться художественной литературой. Предложения по переводу касались в основном польской литературы, позже испанской, французской, английской; с немецкого я перевела только одну книжку.

РЖ: Какая книжка и автор оказались для вас самыми значимыми?

ЕЛ: Самая значительная работа - Бальтасар Грасиан, изданный "Наукой" в серии "Литературные памятники". Мы вместе с мужем работали над двумя его произведениями: я переводила, он писал послесловие. 300 максим грасиановского "Карманного оракула" в свое время перевел Шопенгауэр, его перевод печатают до сих пор, он хотел перевести и "Критикон", большой аллегорический роман, но не нашел издателя. В "Критиконе" много каламбуров, я долго сидела над этим текстом, помногу раз возвращалась к одному и тому же месту. В 1990-е, когда у нас искали броские названия, что-нибудь оккультное, ухватились за название "Карманный оракул", хотя никакой эзотерики там нет, стали его переиздавать, правда, без "Критикона"... Если я и "войду в историю", то именно этой книжкой. А наибольший успех выпал на долю "Камо грядеши" Сенкевича.

РЖ: С чем связаны три перевода названия столь любимого у нас романа Сенкевича? Я, например, читала книгу под названием "Камо грядеши", выпущенную "Лениздатом" в 1990 году.

ЕЛ: Все эти переиздания стоят у меня рядком. Исконное название "Quo vadis" было в восьмитомном собрании сочинений Сенкевича. Когда я взялась за него, то не думала, что он будет иметь бешеный успех, тогда не было такого интереса к религии. В издательстве "Правда" его назвали "Куда идешь?", посчитав, что латинское заглавие отпугнет русского читателя. А потом остановились на "Камо грядеши". А последнее издание вышло в издательстве "Фонда отца Александра Меня" в 2002 году, ко мне пришел его младший брат и сказал, что эта книга очень нужна верующим.

РЖ: А как вы относитесь к переводам Сенкевича, сделанным К.Я.Старосельской, А.И.Эппелем?

ЕЛ: Хорошие переводы. Я немного редактировала Эппеля в области украинских транскрипций.

РЖ: А какой перевод оказался для вас наиболее сложным?

ЕЛ: Письма Флобера.

РЖ: Это был заказ?

ЕЛ: Да, из Ленинграда.

РЖ: Чаще вы предлагали что-то издательствам или они вам?

ЕЛ: Инициатива перевести Грасиана, "Хромого беса", "Севильскую куницу", "Гусмана де Альфараче" исходила от меня.

РЖ: А Борхеса, Кортасара, Касареса?..

ЕЛ: Борхеса предложила замечательная испанистка Инна Тертерян. Мы как-то встретились с ней в Музее изобразительных искусств, она на меня пронзительно посмотрела: "Мы собираемся выпустить сборник Борхеса. Кажется, вы очень подходите для него. Не возьметесь?" Впоследствии много произведений Борхеса мне предлагал переводить Б.В.Дубин.

РЖ: А до этого вы переводили латиноамериканцев?

ЕЛ: Да. Фуэнтеса, Бенедетти, Онетти и других, из испанцев - Делибеса, Селу... В издательстве "Махаон", например, давно лежит книга Делибеса "Еретик". В основном я переводила классическую литературу. А в перестройку (муж умер в 1981-м) переводила с английского симпатичные детские детективы Энид Блайтон и Кэролайн Кин для издательства "Совершенно секретно". Позже с французского 12 книжек "гуру" Айванхова, офранцуженного болгарина, он интересно соединил христианство, каббалу и феминизм.

РЖ: Это тоже для "Совершенно секретно"?

ЕЛ: Нет, для издательства "Просвета". Но это было действительно совершенно секретно: я не должна была афишировать, что это мои переводы. Приносила текст, и мне тут же выплачивали деньги.

РЖ: Когда вам лучше работалось - до или после перестройки?

ЕЛ: Раньше твердо стояли на ногах несколько издательств, они всегда что-то предлагали. Сейчас вошли в моду Борхес, Кортасар, Касарес, но все как-то менее надежно. Как-то мне позвонил редактор Р.Грищенков из питерского "Кристалла", про который я до этого не знала, и предложил опубликовать мои переводы Борхеса, Кортасара и Касареса отдельными книжками. А недавно оттуда прислали по десять экземпляров каждой книжки, очень приятно оформленных.

РЖ: Вы легко переходите от книги к книге?

ЕЛ: Да. Наверное, сыграло роль занятие музыкой, ведь исполнитель должен легко входить в стиль нового автора, я гибко приспосабливаюсь к интересному для меня писателю. Но вот недавно я отказалась от двух книг Томаса Элоя Мартинеса, - автора "Святой Эвиты", романа очень удачного, - но предложенные теперь, хоть написаны изящно, мне не нравятся.

РЖ: И часто вы отказывались от книг?

ЕЛ: Бывало.

РЖ: Как вы понимаете: эту книгу хотите перевести, а ту - нет? Читаете ее целиком или фрагментами?

ЕЛ: Всю не читаю, обычно несколько первых глав. Чтобы почувствовать атмосферу книги, необходима душевная чуткость. Я так обрадовалась, когда мне прислали на выбор эти две книги Т.Элоя Мартинеса, но потом поняла, что жить с ними будет тяжело. Одна из них довольно большая, листов 25, вторая поменьше: семья тиранит сына, у которого прекрасный голос, он хочет петь, но вся обстановка приводит к тому, что он его теряет. В неприятном физиологическом аспекте Мартинес описывает стаи злобных кошек.

Последнее время не попадается книга, которую хотелось бы перевести, вроде "Святой Эвиты", и сейчас я привожу в порядок записи мужа, сделанные после лагеря. Его долго не печатали, и у знакомых, для нескольких человек он читал философские лекции - о прогрессе, личности, вере... По своему призванию он был педагог, ему нужна была аудитория, кто помнит ИФЛИ, отзывается о его лекциях как о чем-то выдающемся. Но после лагеря он все же издал книги "Реализм эпохи Возрождения", "Шекспир. Основы драматургии", книга "Магистральный сюжет" опубликована посмертно.

РЖ: Вы подолгу работаете над текстами?

ЕЛ: Последние годы напечатанный мной машинописный текст дочка набирает на компьютере, после чего я его снова перечитываю, а после распечатки я опять к нему возвращаюсь.

РЖ: В советское время по идеологическим соображениям редактор выбрасывал из ваших работ фразы или даже целые фрагменты?

ЕЛ: В издательстве "Радуга" из романа Кортасара "62. Модель для сборки" выбросили эпизод с описанием лесбийской любви. Но это было давно, в 1985 году.

РЖ: С какими издательствами вам нравилось сотрудничать?

ЕЛ: С той же "Радугой". Там работала хороший либеральный редактор Борисевич, которая мне говорила: "Когда я беру ваш перевод, словно сажусь в теплую ванну".

У меня был конфликт с ленинградской переводчицей Андрес, издававшей письма Флобера. А когда она стала сводить воедино получившиеся переводы, оказалось, у всех переводчиков разные подходы к тексту. Флобер - замечательный стилист, он проводил дни над одной строчкой, и я старалась передать сжатость и емкость его слова. По мнению же Андрес, мои тексты должны были быть "полнокровнее". И она убеждала меня, что в письмах он не заботился о стиле. Нашу с ней переписку я называла про себя "перепиской Ивана Грозного с Курбским". В результате получился неплохой двухтомник: в первом томе только мои переводы (я написала ей, что их не надо править, я за них отвечаю), а во втором менее важные статьи.

РЖ: В итоге ваши тексты остались без изменений?

ЕЛ: Да. Я не принимала ее редактуру. Тут дело не в понимании языка, а в том, чтобы текст звучал по-русски.

РЖ: Каких переводчиков вы цените?

ЕЛ: Райт-Ковалева - замечательная переводчица. Ее переводы "Над пропастью во ржи" и "Колыбели для кошки" просто великолепны. Замечательно перевел Рабле тоже покойный уже Н.М.Любимов.

РЖ: Вы были знакомы с Райт-Ковалевой?

ЕЛ: Нет, хотя она вроде жила в нашем доме. Несколько раз я была на ее выступлениях в ЦДЛ.

Прекрасные переводчики Голышева и ее сын Виктор Голышев. Все в основном англисты. В последние десятилетия много переводят латиноамериканцев. Это началось с признания Борхеса, чему много способствовал Б.В.Дубин.

РЖ: Вот вы сказали, Райт-Ковалева жила в вашем доме. А как складывались отношения с соседями? В вашем подъезде живет Апт, немного подальше Суриц, Кацева?..

ЕЛ: Да, тут как маленькое гетто. Сейчас я редко с кем встречаюсь, многих уже нет. Мы очень дружили с Аникстами, Мотылевой, Акимовой. Знакомы с Аптом, но не так чтобы близко, раскланиваемся, разговариваем...

РЖ: По-вашему, перевод похож на исполнительское, интерпретаторское искусство?

ЕЛ: Безусловно. Хорошего автора лучше даже переводить нескольким, одному он может не поддаться.

РЖ: Вам не хотелось перевести как можно больше произведений одного автора? Работать с авторами, как это делает, к примеру, А.С.Богдановский, а не с книгами разных писателей?

ЕЛ: Нет. Но Грищенков разбил мои последние переводы на маленькие книжечки. Получилось неплохо. Хотя Борхеса я перевела всего листов четырнадцать, у него все больше короткие произведения.

РЖ: Да, а поздние его вещи всего в несколько строк, такой конспект новеллы или новелла как собственное оглавление.

ЕЛ: Борхес писал, что не любит и не понимает романов, за исключением "Дон Кихота". Вчера мне звонили из "Азбуки", просили разрешения на переиздание сборника Борхеса. "Неужели им еще не насытились?!" - спрашиваю. "Нет", - отвечает редактор. Книга будет называться "Алеф", по названию моего перевода. "Азбука" уже издавала этот текст в другом переводе, но он хуже, на мой взгляд.

РЖ: Как вы понимаете, что "перевод хуже", вам для этого нужен оригинал? Что для вас хороший и плохой перевод?

ЕЛ: Вроде все предложения построены гладко, а сверяешь текст с оригиналом: увы и ах! Когда-то я записывала казусы чужих и собственных переводов, но потом бросила. Это ничего не дает, и так понятно, что канцеляритов в тексте надо избегать. Переводческому мастерству по теории не научишься, каждый случай уникален, а вообще я читала несколько таких книг - Чуковского, Галь.

В 1989 году издали мой перевод с испанского романа "Шестой остров" Даниэля Чивария, другие вещи этого автора у нас неизвестны. Это интересный детектив, построенный на нескольких стилях: голос автора, действие в 16 веке, текст современных деловых людей. Тут, как и водится в детективах, по обрывкам записки находят клад затопленного судна. Такая задача - переход из одного стиля в другой - для меня очень интересна.

РЖ: И тут вам, как и в переводе романов "золотого века", приходилось использовать прием стилизации.

ЕЛ: Да. Я готовила диссертацию по условному наклонению в историческом разрезе, поэтому неплохо знала плутовские, рыцарские, старинные испанские романы. Это очень коварное наклонение, по-испански его можно выразить несколькими глагольными формами, а по-русски только оборотом "если бы". Думаю, из плутовских романов лучше всего у меня получился "Хромой бес".

РЖ: При переводе Грасиана или в других переводах вы советовались с мужем?..

ЕЛ: Конечно. Он много помогал в "Критиконе", хотя испанский я знала лучше. У него было замечательное чувство слова, он понимал поэзию и суть перевода, знал наизусть множество стихов.

РЖ: В переводимых текстах вам часто встречались незнакомые реалии?

ЕЛ: В "Святой Эвите" и в "Аваддоне-губителе" Эрнесто Сабато мне очень помогала редактор, родившаяся в Аргентине. Сабато почти неизвестен у нас, а он писатель уровня Борхеса и Кортасара. Питерский издатель так недавно сказал мне: "Пишите заявку, но ничего не обещаю, Сабато у нас не раскручен". В основном он писал эссе, художественных вещей у него три: маленькая повесть и два романа. Я перевела оба романа - "О героях и могилах" и "Аваддон-губитель". А вообще в трудных случаях в справочном зале библиотеки иностранной литературы я пользуюсь энциклопедиями на четырех языках. Так фамилия одного поэта, которого я считала английским, нашлась в справочнике по иудаике.

РЖ: Какой жанр вам ближе?

ЕЛ: Все равно, была бы хорошая вещь.

РЖ: Бывало такое, что романы в процессе перевода надоедали? И если да, то каких авторов?

ЕЛ: Такое бывало с поляками.

РЖ: Какая из переводимых вами литератур оказалась вам ближе?

ЕЛ: Сейчас испанская и латиноамериканская, потому что перевожу современные вещи. С детства я неплохо знала французский, свободно перевела "Апологию истории" Марка Блока, но язык сильно изменился, и я бы не взялась за современную французскую беллетристику.

РЖ: Вы каждый день переводили?

ЕЛ: Да. В переводе поэзии необходимо вдохновение, сидеть необязательно, только переворачивать строчки в голове, а в прозе надо высиживать свои пять-шесть страниц в день.

РЖ: При переводе названий бывали спорные моменты, несколько вариантов?

ЕЛ: Да. Скажем, с испанского название романа критического реализма о нищей горной Испании дословно переводится "Небо трудно голубое". У меня - "Ослепительно голубое небо", в смысле "слепящее", а со временем я поняла, что автор имел в виду небо, которое редко бывает голубым. Этот ляпсус пошел дальше, я видела украинский перевод с этой моей ошибкой. Мы с мужем спорили насчет названия "Карманного оракула", это был мой вариант, а еще были такие, как "повседневный", "ручной", "подручный". "Карманный оракул" лучше из-за сочетания слогов "кар" - "рак". Суть названия в том, что изданная Грасианом книжка была маленькой: 4 сантиметра на 12, ее можно было держать в кармане или рукаве, как делали в то время испанцы. У этой книги был хороший опытный редактор О.К.Логинова, мы с ней в основном работали над примечаниями. Тут нужна хорошая память - соотнести все сноски.

РЖ: Вы перечитываете свои работы?

ЕЛ: Иногда, и даже с удовольствием. Недавно "Улей" перечитала, этот роман считается одним из лучших у Селы, хотя другие его вещи оставляют меня равнодушной.

РЖ: Есть места в уже изданных книгах, которые вы недотянули?

ЕЛ: Если это давний перевод, оригинал забывается, и я этого уже не чувствую. Оригинал читаешь бегло, он не должен входить в тебя полностью, а сразу трансформируется в русскую стихию. Поэтому вначале перевод может быть очень неточным, потом я его уточняю, стараясь не нарушать русский строй речи.

РЖ: Для переводчика важнее знать русский язык или иностранный?

ЕЛ: В идеале надо знать оба. Но это бывает нечасто. И практически, видимо, русский важнее. Вот польским я владею пассивно, никогда не была в Польше...

РЖ: Поэзию вы не переводили?

ЕЛ: Как таковую нет, за исключением небольших стихов, даже некоторых сонетов, встречающихся в тексте. У Кортасара, например, стихи без рифмы и ритма переводить нетрудно.

РЖ: Вы обращались к переводам текста на другие языки - чтобы что-то уточнить?

ЕЛ: Читала немецкие переводы "Карманного оракула" Грасиана и "Доротеи" Лопе де Вега.

РЖ: В юности у вас были любимые зарубежные произведения? Так, В.Л.Британишский, начав переводить в восьмом классе, увлекся переводами С.Я.Маршака, которые в те годы были очень популярны.

ЕЛ: В юности я не думала о переводе. Я часто болела, не ходила в школу, и поэтому много читала, причем больше русскую литературу.

Очень давно мне встретился дореволюционный перевод "Камо грядеши", а потом я нашла его в Иностранке и бросила - невозможно читать потому, что он устарел. В свое время в "Книжном обозрении" была заметка, которую я даже вырезала: кто-то возмущался, что в Белоруссии до сих пор издают "Камо грядеши", хотя общий его тираж в Советском Союзе составил 4,5 миллиона, только в "макулатурной серии" он вышел пятисоттысячным тиражом. А сейчас у нас книги Сабато издают тиражом всего 3 или 5 тысяч экземпляров...

РЖ: Как вы сейчас относитесь к своим работам, вы ими довольны?

ЕЛ: Некоторые нравятся больше, как "62. Модель для сборки" - она довольно оптимистична, там много игровых моментов. А вот "Книга Мануэля" - меньше, хотя она тоже очень интересна и требует от переводчика акробатических фокусов. Она была задумана как зеркало современного состояния общества, и в оригинале были вклеены вырезки из газет на разных языках. Люблю "Улей", письма Флобера, некоторые вещи Борхеса, Касареса - меньше. Думаю, мне, в общем, удались произведения испанского "золотого века".